Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №6 (2003)

“— Впрочем, мы замечтались, — воскликнул хозяин, — к делу. Покажите вашу резаную бумагу.

Буфетчик, волнуясь, вытащил из кармана пачку, развернул ее и — остолбенел... В обрывке газеты лежали червонцы.

— Дорогой мой, вы действительно нездоровы, — сказал Воланд, пожимая плечами.

— А, — заикаясь, проговорил он, — а если они опять того...

— Гм...— задумался артист, — ну, тогда приходите к нам опять. Милости просим! Рад нашему знакомству”.

Занимательна фигура этого “грустного скупердяя” и тайного богача буфетчика, хранящего тысячи в пяти сберкассах и золотые десятки дома в подполье. Он, как бы следуя завещанию Книгопродавца А. С. Пушкина, “копит злато до конца”. Между тем, этот конец уже близок. Воланд предска­зывает Андрею Фокичу смерть в больнице через девять месяцев.

“— Да я и не советовал бы вам ложиться в клинику, — продолжал артист, — какой смысл умирать в палате под стоны и хрип безнадежных больных. Не лучше ли устроить пир на эти двадцать семь тысяч и, приняв яд, переселиться под звуки струн, окруженным хмельными красавицами и лихими друзьями”.

Воланд советует избрать путь героев “Пира во время чумы”.

Итак, — хвала тебе, Чума!

Нам не страшна могилы тьма,

Нас не смутит твое призванье!

Бокалы пеним дружно мы,

И девы-розы пьем дыханье, —

Быть может... полное чумы.

Пушкинские герои, “бешено” пируя, предают свои души тьме. Поэтому Воланд подобным советом пытается уловить грешного стяжателя в свои сети.

Воланд будто вспоминает пушкинского Председателя, который увлечен:

И новостью сих бешеных веселий,

И благодатным ядом этой чаши,

И ласками (прости меня господь)

Погибшего — но милого созданья...

В маленькой трагедии тоже появляется советчик. Это священник. Понятно, что его совет прямо противоположен тому, что может посоветовать Воланд.

Я заклинаю вас святою кровью

Спасителя, распятого за нас:

Прервите пир чудовищный, когда

Желаете вы встретить в небесах

Утраченных возлюбленные души —

Ступайте по своим домам!

Раскаяться и раздать богатства Воланд буфетчику не советует, спасением душ занимается другое ведомство. Но шанс буфетчику дается: быть может, напоминание о смерти пробудит в скупердяе живую душу? Этого не случается. Умоляя остановить болезнь, буфетчик спешит к врачу.

В первых редакциях романа буфетчик бросается в церковь, хочет отслужить молебен о здравии (подобно Иудушке Головлеву, этот стяжатель — “истый идолопоклонник”). Но он обнаруживает, что в церкви проходит аукцион, который проводит, стуча молоточком, сам хорошо знакомый буфет­чику поп. Вероятно, М. А. Булгаков собирался этим эпизодом обличить часть обновленческого священничества, настолько погрязшего во мздоим­стве, что без труда может переквалифицироваться в торговцев.

Подобно буфетчику Сокову, черств душой и Никанор Иванович Босой — самодовольный обыватель и взяточник, поминавший Пушкина всуе.

“Никанор Иванович до своего сна совершенно не знал произведений поэта Пушкина, но самого его знал прекрасно и ежедневно по нескольку раз произносил фразы вроде: “А за квартиру Пушкин платить будет?” или “Лампочку на лестнице, стало быть, Пушкин вывинтил?”, “Нефть, стало быть, Пушкин покупать будет?”.

Никанор Иванович, которому подсунули доллары вместо рублей, полу­ченных в качестве взятки от Коровьева, доведен шайкой Воланда до клиники Стравинского. Он видит сон.

Ему снится тюрьма, но тюрьма необыкновенная, фантастическая, некий идеал тюрьмы (так же как клиника Стравинского — идеал психиатрической больницы).

Задача фантастической тюрьмы-театра — заставить заключенных, арестованных за хранение валюты, сдать деньги государству. Для этого в женском и мужском отделении арестантов знакомят с произведениями Пушкина. В мужском отделении “известный драматический талант, артист Куролесов Савва Потапович, специально приглашенный, исполнит отрывки из “Скупого рыцаря”. В женском зале, видимо, приноравливаясь к более сентиментальному вкусу, исполняют оперу “Пиковая дама”. До Никанора Ивановича донесся нервный тенор, который пел: “Там груды золота лежат и мне они принадлежат!”.

Пушкин начинает смутно тревожить Никанора Ивановича, мешает спо­койно жить, отравляет будничное существование. В конце концов Никанор Иванович, как видно из эпилога, возненавидел вообще всякое искусство, особенно театр. “В не меньшей, а в большей степени возненавидел он, помимо театра, поэта Пушкина и талантливого артиста Савву Потаповича Куролесова”.

Довольно “ненатуральным голосом” читает Пушкина Савва Потапович Куролесов. Государственная идеология использует Пушкина в своих целях, снижает великое наследие до своего уровня понимания и толкования.

“Умерев, Куролесов поднялся, отряхнул пыль с фрачных брюк, улыбнув­шись фальшивой улыбкой...

— Мы прослушали с вами в замечательном исполнении Саввы Потаповича “Скупого рыцаря”. Этот рыцарь надеялся, что резвые нимфы сбегутся к нему и произойдет еще многое приятное в том же духе. Но, как видите, ничего этого не случилось, никакие нимфы не сбежались к нему и музы ему дань не принесли, и чертогов он никаких не воздвиг, а, наоборот, кончил очень скверно, помер к чертовой матери от удара на своем сундуке с валютой и камнями. Предупреждаю вас, что и с вами случится что-нибудь в этом роде, если только не хуже, ежели вы не сдадите валюту!

Поэзия ли Пушкина произвела такое впечатление или прозаическая речь конферансье, но только вдруг из зала раздался застенчивый голос:

— Я сдаю валюту”.

Идея нестяжательства так очевидно проступает в произведениях Пушкина, явно перекликаясь с проповедью Иешуа, что многие черствые души пробуждаются, отказываются от денег.

Вспоминается следующий отрывок из романа мастера:

“— Левий Матвей, — охотно объяснил арестант, — он был сборщиком податей... Первоначально он отнесся ко мне неприязненно... Однако, послушав меня, он стал смягчаться... Наконец бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со мною путешествовать...

Пилат усмехнулся одною щекой, оскалив желтые зубы, и промолвил, повернувшись всем туловищем к секретарю:

— О, город Ершалаим! Чего только не услышишь в нем. Сборщик податей, вы слышите, бросил деньги на дорогу!

Не зная, как ответить на это, секретарь счел нужным повторить улыбку Пилата.

— А он сказал, что деньги ему отныне стали ненавистны, — объяснил Иешуа странные действия Левия Матвея и добавил: — И с тех пор он стал моим спутником”.

Так проповеди Иешуа и Пушкина сливаются воедино.

* * *

В одной из ранних редакций булгаковского романа Иван Бездомный видит себя юродивым на паперти, обличающим могущественного царя Ивана Грозного, который побаивается проповедей “блаженного” Иванушки и дарит его копеечкой.