Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №6 (2003)

— А что, эта площадка на кургане всегда тут была или макушку позднее срезали? — поинтересовался Евгений Иванович.

Этого я не знал, как, думаю, не знал и никто из местных старожилов, а вот разные любопытные истории, связанные с этим курганом, слышал от карасевских стариков еще мальчишкой. И об этом я стал рассказывать Евгению Ивановичу и его спутникам. Основная версия тех старинных преданий сводилась к тому, что на городищенском кургане находилась сторожевая крепость, охранявшая эти земли от набегов татар. Говорили, что вся наша ни­зин­ная округа в стародавние времена была сплошь под водой, подсту­павшей к самой горе, и что это море или огромное озеро не под силу было переплыть обычным лошадям, а вот татарские кони будто бы переплывали. И тогда защитникам крепости приходилось пускать в ход огненные стрелы и котлы с кипящей смолой...

— И с какой стороны приплывали татары? Что твои старики говорили? — спросил Евгений Иванович, до этого молча и, как показалось мне, очень серьезно слушавший мои россказни...

— Говорили, будто со стороны Беседино. Там полноводней всего было...

— Так, так...

Евгений Иванович задавал и другие вопросы, относящиеся к истории древнего кургана, но многого я, понятно, рассказать не мог: сам знал, и то мимолетно, лишь то, что от других слышал. Видя, с каким заинтересованным вниманием воспринимает писатель этот курган и все с ним связанное, я, признаться, в полной уверенности подумал, что все это необходимо Евгению Ивановичу для задуманного им большого повествования о древнерусских временах, о чем он как-то вскользь обмолвился в разговоре... Помнится, я тогда наивно спросил у писателя, а не боязно ли приниматься за старину, ведь придется тот древний уклад воспроизводить, а главное — язык той поры...

— Ну язык-то как раз не проблема, как-нибудь слажу, — уверенно отвечал писатель.

Надо заметить, что слово “сладить” было у него одним из часто употреб­ляемых. Бывало, зайдешь домой к Евгению Ивановичу, а он, нацепив очки, выстругивает какие-то деревяшки. “Да вот, — скажет, — хочу для Ромки сладить игрушку”. А то еще спросит: “Как там с твоим рассказом? Сладишь — покажи...”. И показывал не без тайной робости, зная, сколь требователен и строг мастер, и частенько приходилось выслушивать нелицеприятные, порой жесткие, но верные и точные суждения о своем сочинении... Но бывали редкие, правда, и радостные случаи, когда писатель сразу и почти безоговорочно принимал написанное тобой и, более того, сам способствовал его напечатанию. Так было у меня с рассказом о балалайке, который Евгений Иванович предложил для первой публикации в газету “Курская правда”, а затем отослал рукопись в столичный еженедельник “Литературная Россия”. И каким же праздником было увидеть полтора месяца спустя свой рассказ на страницах еженедельника с предисловием Евгения Ивановича! Преди­словие было совсем коротенькое, всего несколько теплых строк, но под ними стояла подпись самого Евгения Носова, а это дорогого стоило...

И сколько таких, как я, неоперившихся литературных птенцов, хотя и великовозрастных, обрело опору под могучим носовским крылом!.. Иван Евсеенко, Михаил Еськов, Владимир Детков, Игорь Лободин и многие другие, всех не перечесть, — все они вышли на широкую литературную дорогу под приглядом и попечительством Евгения Носова. И книжки с его предисловиями в разное время выходили у каждого из нас то в Москве, то в местных изда­тельствах. А скольким литературным новобранцам дал он свои рекомендации для вступления в писательский Союз, в их числе и автору этих строк.

Но я отвлекся от своего рассказа о нашем посещении древнего городи­щенского кургана... Постояв на обрезанной его макушке еще некоторое время, спустились вниз, сорвав на память несколько мелких былинок с красными и желтыми цветочками (Евгений Иванович назвал их реликтовыми), сели в машины и отправились домой в Курск. Во время всего пути Евгений Иванович, сосредоточенно думая о чем-то своем, не проронил ни слова, что еще больше утвердило меня в мысли, что посещение кургана, наверное, связывается у Евгения Ивановича с замыслом его будущего произведения о русской старине.

Однако я, как выяснилось много позже, в этих своих предположениях ошибался. Не о древности вовсе думал тогда писатель, а о временах совсем близких, связанных с началом минувшей войны. Но об этом узналось уже спустя больше года, после публикации в журнале “Наш современник” повести Евгения Носова “Усвятские шлемоносцы” — вершинного произведения писателя. Я к тому времени уехал из Курска в Йошкар-Олу, куда был направлен собкором ТАСС по Марийской автономной республике. Но жизнью родной Курщины, в особенности литературными новостями, живо интересо­вался и знал от друзей, что Евгений Иванович напряженно работает над “повестью о войне”, так они писали. А потом было анонсное сообщение в “Нашем современнике” о готовящейся к печати носовской повести. Легко понять, с каким волнующим нетерпением я ожидал журнальную публикацию нового произведения писателя.

И вот в руках носовская повесть, которая как бы и не совсем о войне, в том смысле, что не было в ней никаких батальных сцен и даже ни единого выстрела не прозвучало, а развертывалось неспешно, словно в замедленной киносъемке, эпическое повествование-сказание о жизни глубинного села Усвяты в первые дни после объявления войны, о том, как усвятские мужики, миролюбивые по самой крестьянской сути, психологически переламывали себя для ратного дела и духовно готовились к новой священной роли “шлемо­носцев” — защитников своего Отечества. Но как все это было художественно воссоздано, на какой пронзительной ноте велось повество­вание, от которого, без преувеличения, захватывало дух!..

Читал я повесть взахлеб, в какой-то нетерпеливой горячности, а когда дошел до последней главы, где рассказывалось, как усвятские мужики-новобранцы, покинув, может быть, навсегда свою усвятскую пажить, вошли в соседнее село и по пологому взгорью поднялись на крутые Верхи, с которых открылся неохватный простор, я невольно остановился, удивленный узнаваемостью места, описанного в повести. Перечитал текст еще раз, вникая во все подробности, и тут меня осенило: да ведь это же наша Городищенская гора, и курган со срезанной плоской макушкой — тоже наш!.. Ну конечно же, это так, и приметы по описанию схожи. Вот хотя бы такая: “... они все топали по жаркой даже сквозь обувь пыли, шубно скопившейся в колеях, нетерпеливо поглядывая на хребтину, где дремал в извечном забытьи одинокий курган с обрезанной вершиной. И когда до него было совсем рукой подать, оттуда снялся и полетел, будто черная распростертая рубаха, матерый орел-курганник”. Или вот это описание хребтины горы, на которой улеглись на короткий перекур усвятские новобранцы: “Как ни упехались мужики за долгий переход, но и пав ничком на жесткую траву, каждый все-таки лег не как попало, а все до единого головой на восток, куда крутым овражным обрывом метров на семьдесят, а то и на все сто неожиданно обрезались Верхи. И открывалась отсюда даль неоглядная, сразу с несколькими деревеньками, нанизанными на блескучие петли Выпи-реки...”.