Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №9 (2003)

Да, это правда. И потому давайте повторим вслед за поэтом, что Слово — это величайшая тайна и еще — великая надежда. Ведь каждый народ надеется не затеряться в веках, потому именно в словах и в грамматических формах проявляется душа народа, которая бессмертна. Впрочем, можно сказать и по-другому — Слово запечатлевает события истории, заглядывает в будущий день, говорит о прошлом. И это — тоже правда, потому что именно в прошлом были такие моменты, когда рушились целые цивилизации, исчезали народы, оставляя после себя только десяток слов. И этой капельки потом хватало ученым, чтобы восстановить в нашем сознании те далекие эпохи. Но, к сожалению, случалось и такое, когда народы проваливались в небытие, ничего после себя не оставляя. Ни единого слова, ни единого шороха на просторах вселенной. И тогда наступало забвение… Вот почему каждый народ сохраняет свой язык, боясь любого насилия над ним. Сказать проще, любой народ по отношению к своему языку стоит на консервативных, охранительных позициях. И это происходит на уровне инстинкта. Мы как бы не думаем о языке, но при этом остаемся на страже. Это можно сравнить с дыханием. Разве замечает человек, как он дышит? Но стоит только нам простудиться, подхватить какую-нибудь инфекцию — сразу же учащается пульс, сбивается дыхание, — и вот уже мы побежали к врачу. Мне кажется, наша Госдума, принимая закон о языке, как раз и присвоила себе функцию врача и стала ставить диагнозы. Впрочем, такое рвение наших депутатов я нисколько не осуждаю. В конце концов, депутаты выполняют волю своих избирателей, а наше общество давно уже ставит очень болезненные, почти роковые вопросы. И, может быть, самый главный из них — не превратится ли наш язык в мертвый, засыхающий на корню, сохраняющийся только в письменных источниках? С этим больным вопросом смыкается и другой — почему наш язык с неистовой готовностью обслуживает массовую культуру, разрушая при этом свою грамматику, свой словарный состав и фразеологию? Приметы такого языкового оскудения становятся все более заметными в нашей разговорной речи, в газетных публикациях и даже в песнях. Да, стыдно сказать, даже в песнях. Недавно “Литературная газета” привела одиозный пример, как в одном из новогодних концертов пропелись такие книжные, почти механические слова, как “процедура”, “явление”, “обусловить”. А сколько языковых вольностей проскальзывает в различных ток-шоу, в беседах за “круглыми столами”, в прямом радиоэфире. В этом новом, как бы “современном” русском языке исчезают многообразие оттенков, стилисти-ческая наполненность и глубина нашего родного слова. Налицо болезнь, которую уже не скроешь. И потому давайте назовем эту болезнь, ведь она давно известна. Она началась и бурно распространилась в последнее десятилетие, когда наши либеральные реформы решительно покачнули Россию в сторону Запада. Толчок был настолько сильным, что началась деформация — в экономике, в нравственности, в языке. В русский язык, подчеркиваю, родной наш язык, мощным потоком хлынула иностранная лексика — названия фирм, офисов, атрибуты деловой документации, рекламы и даже бытовой жаргон. Да что говорить: изменился даже внешний вид наших городов и самой столицы. Для многих Москва перестала быть русским городом: там повсюду рекламные щиты с латинскими буквами, повсюду вывески на чужих наречиях. С такими картинками давно уже смирилась московская мэрия, понемногу привыкают к этому и сами москвичи. Но только почему? Неужели некому заступиться за наши традиции, за нашу тысячелетнюю историю? Думаю, ответить на такие вопросы однозначно нельзя. Правда, один из ответов все же напрашивается. Он как бы витает в воздухе. Так вот: давно замечено, что во власть чаще всего попадают или сильные, или мудрые, но в последние годы попадают и богатые. И вoт эти самые богатые, как правило, далеки от нашей культуры, от наших православных традиций. Далеки потому, что рыночную экономику они считают началом всех начал, главной целью общества, а в конце этой цели, естественно, возвышается доллар, приносящий обогащение. А раз так, то следует распахнуть все двери, открыть любые щелки для новых слов и обозначений, которые обслуживают доллар. А если кто-то против — то он ретроград и консерватор. И вместо галош он хочет напялить на ноги те самые мокроступы. И так постепенно чисто лингвистические споры перерастают в политические. Именно в этом состоит момент истины, а дальше уже рутина и повседневность. Ведь главное уже сделано — выиграна или почти выиграна битва за доллар. И после этого хоть трава не расти, потому что начинается полнейшая зависимость от доллара. И экономическая, и одновременно духовная, потому что одного без другого не бывает. И все же духовная зависимость пострашнее. Поэтому я и мучительно переживаю, что мой родной язык в последние годы вместил в себя такие слова, как “саммит”, “пиар”, “консенсус”, “электорат” и еще десятки подобных. Но только запретительные параграфы здесь не помогут. Помните, как один смешной человек сражался с ветряными мельницами? Здесь тот же случай. Но я думаю о другом: пройдет время, и эти слова естественным путем выпадут в осадок и исчезнут навсегда, потому что существуют их русские аналоги, которые еще постоят за себя.

Но справедливости ради следует заметить, что очень схожая ситуация в русском языке уже была. И об этом очень подробно писал наш земляк Алексей Кузьмич Югов в своей известной книге “Думы о русском слове”. С болью и горечью вспоминал писатель о тех временах, когда наш великий русский язык подобострастно уснащали “нахватанной иностранщиной”. Не могу не привести целиком всю цитату: “Не только от невежества и от претензий стоять над трудовым народом, кичиться и чваниться перед ним произошло это бедствие, поразившее сперва дворянские круги и проявившееся у одного в галломании, у другого в англомании, а у иного и в германомании…” И далее А. К. Югов с присущим ему мужеством продолжает: “Давно уже пришло время открыто признать вредным для культуры народа противоестественный обычай: чуть что — сейчас же хватать иностранное обозначение для любого отечественного изобретения, открытия, установки… Да и наконец пора подумать о том, не наносит ли это ущерб достоинству русского народа, его духовному здоровью и самосознанию! Думать об этом надо, ибо на нас лежит ответственность и перед будущими поколениями за великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!..” Трудно что-либо добавить к этим словам. Разве только то, что такую же точно позицию занимал отец и наставник русской лингвистики Владимир Даль. Правда, сам он постоянно подчеркивал, что он совсем не учитель и не наставник, а только ученик, собиравший всю жизнь по крупице то, что слышал от учителя своего — живого русского языка. Борясь против искажения русской речи наплывом переводной книжности, иностранщины, Владимир Даль предупреждал, что разрыв между литературным языком и живым языком народа постоянно возрастает. И это тревожно. А потому нужно стремиться к тому, чтобы литература постоянно вбирала в себя живую народную речь, ведь “наши местные говоры — законные дети русского языка и образованы правильнее, вернее и краше, чем наш письменный жаргон”. Аналогичные суждения высказывал и друг Владимира Даля великий Пушкин. Всю свою жизнь поэт ратовал за воссоединение “просторечия” с языком литературным…