Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №4 (2004)

Говорили долго, но судорожно, оба злились на себя и оба тянули, потом сговорились на письмо и оборвали. Эти дни плохо спал. Не оттого, что что-то делал, так получалось. Надя уезжала, часто плакала.

Только одно из работы — вставка о фонтане и о Маше (раньше). Очень важно.

И вот, недосыпая, утром уснул. Кофе бодрит. Приснился семинар “писсуаров” (так Самохин обозвал писателей), ведет семинар женщина, лежащая на постели, постель на месте учительского стола. Звонок — практические занятия. Самого гениального женщина ведет на улицу, и он там пишет формулы на карнизах домов. Один, другой, всё дальше. Встречаю знакомую женщину (другую, первую, не знаю) с коляской. В коляске чистая вода.

1 июля.Слушал Шаляпина. Ветер. Занавески хлопают, а закрыть — душно. “Ты взойди, заря”, “Ныне отпущаеши”, Мефистофель. Не был нигде. К телефону не подходил. Заказал только Вологду. А я знаю многое о себе. Вот это полудетское заявление выстрадано.

До боли невыносимой люблю русских и умру, наверное, ночью, до рассвета, когда приснится плохое для России и не выдержу. А выдержать надо, вижу, как всё больше мне верят.

3/VII.Ночью ни с хрена поехал к Ряховскому, пил горящий спирт. Плохо. Сегодня езда цельный день, в свитере, замерз. В издательство, в СП, в другой СП.

Вечер сейчас, дождь, холодно, одиноко. Черепаха грустная, без меня не ела ничего, хоть я и оставлял клевер и одуванчики. Снова Шаляпин: “Настало время мое”.

Узкий блестящий желтый плащ. Тоскливо. Собираю рюкзак. Семейный я человек, не могу один, сейчас бы прижало к бумаге, нет! Прижмет, когда дочь и жена и им плохо, а я не смогу.

Телефон молчит. И некому звонить. Вспоминаю прошлые годы. Уезжала жена — сразу друзья уходили от жен, чтоб пожить у меня. Дым, водка, разговоры. Нынче скрыл от всех, что Надя уедет. Одиноко, как без Нади плохо! Спаси-сохрани.

В мой горький час, в мой страшный час,

в мой смертный час...

Настало время мое.

Крысиные хвостики редиски.

Ты взойдешь, заря?

Ты придешь, моя заря?

Я уеду, и остановятся часы.

З. К. звонила. Любит.

13/VII.Вернулся. Вымылся. Завожу часы.

Завел. До упора.

14/VII.Был в иностранной комиссии. Употочился на анкетах, в биографии нагло написал: всё в анкете. Пока стерпели. На загранпаспорт. Без галстука. “Не пустят”, — говорит хвотограф. А утром звонил в издательство. Книга еще не в производстве.

В Блуднове взял кусочек хлеба у матери Яшина, положил вчера сухарик из него под икону. И еще одну привез, маленькую, с ладошку — Успение Божией матери.

— За чем очередь? — спросил я, выступая. — За колбасой, а не за книгами. Значит, еще не так всё, как хотелось бы.

В самолете разносил конфеты. В бане парился с классиками Солоухиным, Романовым, Коротаевым. Спор. Надо ли переводить “младших братьев”. Да неохота записывать. Отрывки.

Белов любим необычайно. Человек хороший необыкновенно. Жена издерганная, их можно понять, жена Романова тоже и т. д.

Сплошные суеверия от ожидания. Ощущение грядущего... нет, не буду: боюсь, сбудется.

По TV идиотизм шпионажа. Наверное, специально, чтоб хлопались инфаркт­ники, ребенка распеленывают на холоде и пр. Хлопнется — и хлеб на копейку подешевеет. Еще хлопнется — и мясо, еще — и молоко.

Милая Наденька, солнышко мое незакатное, ведь прокрадешься, ведь прочтешь. А знаешь, может быть, когда в чем-то убеждают, значит, лгут. “Слава труду!” Значит, надо в этом убеждать. Люблю тебя.

Фотографию жены держу в кошельке, подаренном дочерью. Двойной контроль. Когда кончаются деньги, все равно приятно. Деньги не держатся, но Надежда не дает унывать. А то и упрекнет, а то и подмигнет.

15 июля.Середина лета. С утра назаваривал трав да купил растирание. Как будто уполз в берлогу зализывать раны. Но было ведь много хорошего в поездке. Белая ночь с Беловым. Потом дорога с Бобришного и Василий Иванович ведет машину.

Конечно, уж больно на много я мозолей наступил. Мальчишество: говорить об архитектуре эстрады, мол, начальству солнце светит в спину, народу в глаза; глупость без конца славить Вятскую землю и довести до того, что за нее пили и т. д. Не ремесло.

Зачем говорить классикам, что если смотреть друг на друга, то кое-что сделано, а если сравнивать с прежним, то ничего, — зачем?

Сегодня четверг, привычный мой административно-дежурный день. В издательстве новый приказ: расписываться редакторам на каждой странице, предложил еще против каждой строчки.

Вдруг такая тоска сжала, будто кто камень издалека бросил, не долетел. Но в меня. Еще пара писем. Душно.

16/VII.Лучшей из всех рецензий (лучше уже никогда не будет) была вот какая.

В Линяково, когда были перенесены иконы и мы вышли, а потом еще выпили на берегу, я залез купаться, и, чтоб не замерз, Л. Н. встречал меня стопочкой. И вот он в который раз стал говорить о моей книге, теперь уже о “Ямщицкой повести”:

— Лошади о тебе хорошего мнения.

Я оделся в сухое, “принял” и стал говорить, что очень мало удалось сказать, что ходили по ней (повести) в сапогах.

— Ничего, — утешил он, — там есть доля правды.

Так что вот — лошади обо мне хорошего мнения.

Ходил сейчас в книжный магазин. Десятка выскочила (свистнула, гавкнула, накрылась). Но, слава Создателю, никакого пива, только фрукты-овощи. Ни мяса, ни рыбы. Воздержание влетает в копеечку. Персики 2 р. 50 к. за килограмм. И остальное соответственно. Но как представлю, как тяжелые пельмени липнут внутри к желудку...

Думаю, как встречать Надю.

Сварю молодой картошки. Зелень на столе, шампанское. Ромашки. Розы... да хоть бы дожить.

18 июля.Воскресенье. Одиночество моё продолжается.

Скоро неделя воздержания от мяса, рыбы и пр. Супы и пр. Только растительное. Чуть-чуть сыра. Причем получилось случайно — видеть никого неохота, готовить еду для себя одного глупо. Иногда легонько позвенит в голове — и сонливость. Но ясность мышления хорошая, спокойная. Не работаю, но читаю много.

Фитцджеральд в № 7 “ИЛ” плох, так уже в Кургане пишут, Голсуорси тоже, одна новеллка о ботинках по мысли хороша, точно-точно: чем лучше делаешь свое дело, тем хуже живешь. Ал. Маршалл для Кати хорош. Но все перекрыл Уиллис — философ-одиночка. Может быть, не только желание забыть Никольск, но и Уиллис подействовали.

Сейчас, как обыватель средней руки, смотрел открытие Олимпийских игр.

19/VII.Черепаха обиделась, я ее на ночь оставил на балконе. Но гнездо ее утеплил. Утром дождь. Пришли газеты о празднике, меня нет. Это забавляет, меня так из всех списков теряют, что пойду навстречу — всегда буду в стороне. Сегодня день езды, надо бриться.

Вечер. Весь день дождь. Стыдно даже перед градусником, который за окном. Черепаху принес в дом.