Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №6 (2004)

Понятно, деревня Рыбницы далека от столичных учреждений, но где же были губернские, уездные власти?

Однажды Александр Михайлович получил письмо от студентов Ярослав­ского государственного университета. Они писали:

“Простите нам то, что мы не слышали о Вас, что мы забыли вас... Ведь мог ли кто подумать, что будет такой позор для всего культурного в России, что один из мировых гениев скульптуры, что автор памятника Пушкину, который не сходит с языка многих, известность которого безмерно велика, что автор памятника, у которого плакал И. С. Тургенев, прощаясь с Россией, что этот автор проводит свою старость в глухой деревне, забытый всеми, без куска хлеба, в холодной избе! Нам стыдно за себя... и за тех, имеющих власть людей, которые забывают народных гениеви этим самым оскорбляют народ! ...Положим все силы, чтобы оповестить Россию через “Известия” ВЦИК о том, в каком тяжелом положении находится один из известнейших, но забытых гениев скульптуры XIX века”.

Назначенная повышенная пенсия и полуторный (“натурализованный”) академический паек облегчили жизнь семьи Опекушина. Ольга иногда подрабатывала гаданием на картах, старшие сестры учили детей и всех желающих грамоте — все-таки гимназическое образование! Но за пять лет беспросветной нужды они так пообносились, что все равно денег не хватало, чтобы мало-мальски прилично одеться.

Появление в Рыбнице молодого шустрого агента потребкооперации Скребкова-Украинского внесло некоторое разнообразие в серые будни семьи Опекушиных. Александр Михайлович оживлялся, когда в их доме появлялся Скребков. Ему нравилось, что молодой агент потребкооперации интересо­вался искусством, в частности его творчеством, записывал эпизоды из жизни старого скульптора. Иногда выпрашивал у Опекушина какой-нибудь эскиз, открытку с изображением памятника его работы, а то и статуэтку. Сестер он обычно одаривал конфетами, выполнял их заказы, доставал “дефицит”. Они благоволили к нему.

На погосте

Недолго прожил Александр Михайлович в относительном достатке. Он умер 4 марта 1923 года на 85-м году жизни. Похороны на кладбище при церкви Всемилостивого Спаса были скромные, в некрашеном тесовом гробу, с участием лишь родных и односельчан. Священник на панихиде сказал добрые слова о заслугах усопшего во славу русского искусства. В единст­венной газете “Крестьянин-кооператор” был напечатан некролог за подписью Скребкова-Украинского.

Скребков продолжал наведываться к осиротевшим престарелым сестрам, они собирались при первой возможности вернуться в Петроград. Все, что осталось после смерти А. М. Опекушина, вплоть до личных писем, было приобретено А. И. Скребковым. Он и после возвращения сестер в Петроград неод­нократно наезжал к ним на улицу Красных зорь, пополняя свою кол­лекцию.

Мы должны быть чрезвычайно признательны Александру Ивановичу Скребкову-Украинскому за то, что он не дал пропасть многим работам знаменитого скульптора, документам и большому количеству писем самого Опекушина и его близких. Он первый и единственный записал со слов скульптора его биографию, был первым пропагандистом творчества этого незаурядного художника.

И все же...

И все же наряду со словами вынужденной благодарности любителю-коллекционеру мы должны выразить сожаление, что учреждения культуры с самого начала проявили полное небрежение к памяти и наследию замеча­тельного скульптора. Первое, что надо было сделать этим учреждениям, так это деятельным вниманием к А. М. Опекушину... оградить его от А. И. Скреб­кова-Украинского. Посещения коллекционера семьи скульптора были отнюдь не бескорыстными. Дело дошло до того, что он однажды, пробравшись на клад­бище, снял с пьедестала бронзовый бюст отца скульптора — Михаила Евдокимовича Опекушина и продал его... Ярославскому художественному музею.

Об этом кощунственном случае мне рассказал летом 1967 года директор рыбницкой школы Николай Владимирович Опекушин — внук скульптора. Вместе с женой Анной Павловной он жил в том же крестьянском доме, что стал последним приютом для его знаменитого деда. Окна смотрят на Волгу, и если выглянуть из окна, то можно увидеть ржавую арматуру луковки заброшенной церкви и кладбищенскую ограду.

Больной и старый — ему шел восьмой десяток, — Николай Владимирович на кладбище со мной не пошел. Но я сразу же нахожу подсказанный им ориентир — поставленные друг на друга два валуна. Значит, здесь же рядом могила скульптора. Но где? Может быть, вот этот едва сохранившийся холмик, через который в высокой траве протоптана тропинка, или, быть может, прямо у меня под ногами?

— Забыли, забыли Опекушина, — сокрушался Николай Владимирович, когда я ему сказал, что могилы не нашел. — Нам со старухой уже не под силу забо­титься о мертвых, дай Бог себя обслужить... Раньше, бывало, хоть Скреб­ков наведывался, все высматривал да выспрашивал, не осталась ли еще какая-нибудь вещица после деда. Иногда на могилы захаживал, видно, совестью терзался...

Слушая ворчливый рассказ Николая Владимировича, я испытывал тоск­ливую душевную раздвоенность. Перед глазами вставала оживленная Пушкин­ская площадь с памятником поэту, ставшим, как предвещал Тургенев, русской поэтической меккой, и заброшенная, исчезнувшая могила на берегу Волги создателя этого памятника. Ну почему у нас, у русских, такая душевная черствость, короткая историческая память.

Позже у памятника Пушкину я опросил десятки вполне интеллигентных людей, знают ли они, кто автор памятника, и большинство из опрошенных ничего не слышали о скульпторе. Случилось мне быть и в гостях у патриарха советских ваятелей Сергея Тимофеевича Коненкова, чья квартира-мастерская находится на той же Пушкинской площади. И Сергей Тимофеевич в беседе со мной признался, что почти ничего не знает об А. М. Опекушине (об этом разговоре было напечатано в “Известиях” еще при жизни С. Т. Коненкова). Он подарил мне свою книгу “Наши заботы”. В ней я обнаружил несколько взволнованных страниц, посвященных равнодушию попечителей искусств к памяти современника и, как мы знаем, соавтора А. М. Опекушина, к памяти Михаила Осиповича Микешина.

“Бывая в Смоленске, — писал С. Т. Коненков, — я всякий раз напоминал местным работникам о их большом долге перед памятью знаменитого скульптора Михаила Осиповича Микешина. Куда ж такое годится: на родине художника — и вдруг ничего нет из богатейшего наследия! Словно не желают земляки считать своей гордостью автора киевского памятника Богдану Хмельницкому, петербургского — Екатерине II, новгородского — “Тысячелетие России”... Вот уже порядочно времени прошло, а я все не могу забыть суетливого равнодушия, сквозившего в каждом жесте, в каждом слове смолен­ского почитателя искусств! В этом равнодушии — одна из серьез­нейших бед жизни искусства. Да только ли искусства! Сказано: служенье муз не терпит суеты. Не терпит невежества и равнодушия, прикрытых пусто­порожней возней”.