Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №9 (2004)

Александр Сергеевич пишет о православной Софии как о совершенно особом способе познания мира, основанном на действенной любви. В своих исследованиях русской культуры Александр Сергеевич останавливается на её космической целостности. Он считает, что именно в русском космизме лежит онтологическая предпосылка преодоления разрыва между человеком и миром, между субъектом и объектом. Потому что русская культура, прежде всего, основана на любви к миру и человеку как подобию Божьему, несущему в себе вечные законы мироздания, божественные законы мироздания. В то же время Панарин подчёркивал, что в русской культуре, в православии, в образе Бога актуализируются любовь и милосердие. И вот голосом философа, голосом Александра Сергеевича и говорила любовь к своему народу и живая забота, ангажированность проблемами мира, того сложного мира, с которым мы столкнулись на рубеже XX—XXI веков.

Валентин НЕПОМНЯЩИЙ,

доктор филологических наук

“РЕВАНШ ИСТОРИИ” КАК ЯВЛЕНИЕ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ [1] 1

Все думали не об истине,

но единственно о пользе...

Н. М. Карамзин .

История Государства Российского

Речь в этой книге идет о том, как вести себя нам, России, чтобы помочь Истории — говоря евангельскими словами — “исправить путь”, обрести, если это возможно и ещё не поздно, дорогу более достойную, более человечную, чем сокрушительный и безнадежный прогресс современного мира.

Я не историк, не политолог, не экономист. Я поделюсь впечатлениями и мыслями по поводу темы, думать о которой меня научил Пушкин, которая составляет философский стержень и воплощает дух монолитного и многосоставного труда А. С. Панарина, на научном языке выражающего внятную, может быть, самому простому человеку — ибо естественную для него до невыразимости — общую интуицию безмолвствующего народа.

“Реванш Истории” — книга необычайно густая по тематическом составу, плотная и тонкая по мысли, простая и ясная по общему смыслу и выводам, внешне академичная, часто тяжеловатая лексически и стилистически, но внутренне словно бы дрожащая от сосредоточенного темперамента; иногда страстная, как юношеский порыв, порой патетическая, как проповедь или пророчество. Она спешит (отсюда и издержки стиля) поведать всё с наивозможной полнотой и как можно скорее, будто автор жаждет достучаться во все двери, докричаться до всех ушей, взволновать все сердца и убедить все головы задуматься. “Ибо как во дни перед потопом ели, пили, женились и выходили замуж до того дня, как вошел Ной в ковчег, и не думали, пока не пришел потоп и не истребил всех” (Мф. 24, 38—39).

В самом деле, наверное, только на библейском языке возможно адекватно определить и описать, что происходит в последние десятилетия с человеком, с его сознанием и душой, с человечеством и его культурой — понимая под культурой не что иное, как сферу ценностей , вне которых существование человека перестает быть человеческим. Мы живем, показывает “Реванш Истории”, в эпоху жестокого мирового стресса, духовного кризиса, которым знаменуется конец человекобожеских иллюзий и самонадеянного оптимизма постренессансной эры, именуемой Hовым временем. Панарин видит, как за фасадом успехов рушатся утопические мечты о реконструкции собственными кустарными средствами утраченного Рая; как истекает срок господства позитивизма с его ползучей логикой и психологией свиньи под дубом; как совершается крах детерминистского прогрессизма с его прометеевско-фаустовскими претензиями; как на наших глазах гибнет миф всеобщей вестернизации в качестве универсального способа осчастливить человечество в технологическом Эдеме. Процессы этого распада и гниения порождают свои продукты: в мировоззренческой сфере — пост­модернизм с его всеобщей относительностью, отказом от категорий истин­ности и ценности, а в сфере практики, стратегии — людоедскую концепцию “золотого миллиарда”, делящую человечество на счастливых обитателей вестернизированного рая и прозябающих за его оградой изгоев.

Маркс, вспоминается при чтении книги, обронил где-то неожиданную для него формулу: назвал невежество “демонической силой” — и был совершенно прав. Индустриальная эпоха, столь очевидно богатая невероят­ными достижениями изобретательного разума, столь же очевидно и невероятно от своих успехов обезумела: невежество духовное и нравственное достигает в “эпоxy информации” степени доисторически дремучей глупости, доходящей до потери инстинкта самосохранения: глупость поразила едва ли не самые элементарные основы тех представлений, что делают человека человеком. Свидетельства этого у всех на глазах, я укажу лишь саше очевидные.

“Золота мне не нужно, я ищу одной истины”, — говорит один из пушкин­ских героев, монах-алхимик брат Бертольд, будущий — заметим — нечаянный изобретатель пороха: “А мне черт ли в истине, мне нужно золото”, — отвечает его недалекий собеседник. Этот “прагматический” ответ — эмблема совре­менного прогресса, для которого из вcex ценностей величайшая — деньги. В такой “парадигме” понятие культуры лишается человеческого смысла и оставляет себе только биологический (“культура микробов”).

Культура есть система табу , говорил известный мыслитель Клод Леви-Стросс; и вот, в истории человечества еще не было такого, чтобы отменились все табу, кроме юридических (“разрешено все, что не запрещено), и таким образом изначальное, совестное понимание того, что можно и чего нельзя, было бы официально и громогласно выведено из области общего, совместного признания и употребления, — это случилось только в наше время.

Далее. Великая тайна данного нам бытия лишена своего священного статуса самодержавной властью технологического подхода к бытию: человеческое достоинство теряет статус ценности — ценностью и достоинством становится умение (“Не посмел я взять с нее выкуп”, — говорит герой “Сказки о рыбаке и рыбке”, — на что следует ответ: “ Не умел ты взять выкупа с рыбки!..”).

Древняя латинская поговорка “мы едим для того, чтобы жить, а не живем для того, чтобы есть” — отвергнута потребительской цивилизацией, вытес­нившей понятия цели жизни и смысла жизни понятием “качества жизни”.

Во все времена все религиозные, нравственные, идеологические учения исходили из того и направлены были на то, каким надобно бы быть человеку, — представления могли быть разные, но caм импульс был поступательный, человек призывался к труду над самим собой; в нынешнем мире человек должен улучшать не себя, а лишь условия , в которых он живет: душа не “обязана трудиться”, поступательность заменена проворством, главная святыня — удобство.