А Кони - Совещание о составлении устава о печати

Здесь указывают, что концессионная система существует у нас для многих промыслов и профессий. Действительно, выдавая диплом врачу, инженеру или архитектору, государство тем самым как бы ручается, что таковое лицо обладает техническими знаниями для врачевания или производства построек. Но нельзя проводить аналогию между техническою профессиею и журнальным делом. При концессионной системе вопрос заключается вовсе не в том, чтобы удостоверить техническую пригодность данного лица для занятия издательским промыслом, ибо такого критерия не существует, и техника журналиста не поддается определению.

Теперь учреждена в Москве особая школа для журналистов профессора Владимирова*; такая школа является у нас пока еще первым опытом, но едва ли, однако, журнальная техника может вообще обособиться в виде отдельной отрасли технических знаний. Указывают затем на возможное, при действии явочной системы, развитие различных злоупотреблений, на появление в рядах издателей разных аферистов и темных рыцарей наживы. Позвольте напомнить по этому поводу, что еще недавно, при господстве концессионной системы, по всей России прогремела эпопея одного издателя и притом доктора медицины, который выпустил самые широковещательные рекламы о выходе в свет чуть ли не десятка приложений к своему изданию самого разнообразного содержания, причем заранее можно было предвидеть, что у него не было никакой материальной возможности выполнить все его обещания по удовлетворению подписчиков ожидаемыми премиями. Известна также история с другим журналом, который обещал своим подписчикам в виде премии картину в роскошной раме, и вместо рамы выдал простой типографский бордюр, напечатанный на бумаге вокруг картины. Эти примеры достаточно убедительно показывают, что концессионная система нисколько не охраняет подписчиков от разочарований.

* Речь идет о московском адвокате-криминалисте Л. Е. Владимирове.

По всем приведенным соображениям, полагаю необходимым заменить концессионный порядок явочным с соблюдением указанных мною условий.

Здесь высказано предположение об устройстве для разрешения изданий особого учреждения из высших административных и судебных лиц, а также и членов Академии Наук. Я считаю очевидною полную нецелесообразность подобного учреждения и нахожу, что участие в нем членов Академии представляется совершенно невозможным, противореча их призванию и характеру их занятий. Еще в 1900 году, при открытии Разряда изящной словесности при Академии Наук предложение одного из почетных академиков, ныне умершего, об участии Академии, самостоятельно или в качестве эксперта, в уничтожении книг, признанных вредными главным управлением по делам печати, было решительно отвергнуто. Нет сомнения, что взгляд академиков с тех пор в этом отношении ни в чем не изменился. Составленное же из высших администраторов и судебных чинов исключительно, такое учреждение в ряде случаев, касающихся печати вне С.-Петербурга, вынуждено будет действовать под влиянием донесений местных властей и деятельность его может оказаться столь же неудовлетворительною, как и отмеченная в одном из последних журналов Комитета министров деятельность Особого совещания об административной ссылке.

Точно так же нельзя согласиться и с мыслью о коллегиальном учреждении, которое - в роли особо избранного совещания из заслуживающих общего уважения лиц - по совести разрешало бы вопрос о дозволении издания, оценивая всесторонне личность ходатайствующего. Этот высший, как здесь было сказано, суд присяжных ничего, однако, общего с идеею о суде присяжных не имел бы, так как последний судит не нравственную личность того или другого человека вообще, а его поступок, в котором выразилась его злая воля и нарушение им общественного строя. Отвечая на вопрос: виновен ли?, - присяжные вместе с тем отвечают и на вопрос: совершил ли?, - то есть доказано ли перекрестным допросом, речами сторон и разбором улик и доказательств то, что взведено на подсудимого совершенно точным и определенным обвинением. Что же общего между этим суждением, покоющимся на прочно установленном факте прошедшего, и отсутствием доверия, построенном на предвзятом предположении о будущем поведении? Даже и средневековый суд в Англии и России, имея дело с homines male creditos de maleficio alique (человеком, которого могли подозревать в каком-либо преступлении - лат.) и с "лихими людьми, сказанными по обыску", прежде постановления своего приговора исследовал их вину в отношении определенного преступного деяния.

Отрицательные решения такого Совещания в ответ на ходатайство о разрешении издания всегда будут возбуждать неудовольствия. Они будут или считаться неправильными и основанными на предубеждении или же, если общество отнесется к ним с доверием, будут налагать пятно на просителя, возбуждающее в окружающих неопределенные подозрения, которыми может воспользоваться мстительное злоречие. Не надо забывать, что просьбе о разрешении издания неминуемо должно предшествовать собрание необходимого капитала и подбор сотрудников и что, следовательно, отказ никогда не может остаться в тайне.

Переходя затем к возражению против 25-летнегй возраста просителя при явочном порядке, который, будто бы, недостаточен и должен быть повышен до 30 лет, я настаиваю на своем сравнении таких лиц, по отношению к возрасту, с судьями, находя, что нет никакого основания быть более строгим к журналисту, чем к судье, ибо если молодости свойственны неопытность и увлечение, то старость очень часто связана с рутиною и равнодушием к неправде. Притом журналист действует от своего имени и на собственный страх, и государство не имеет основания предъявлять к нему более высокие требования возраста, чем к судье, которому, несмотря на его 25 лет, вверяется честь, свобода и имущество граждан и право творить суд от имени императорского величества. В последнее время наше законодательство, впрочем, понизило требования возраста для своеобразных судей в лице земских начальников, позволив им отправлять судейские обязанности с 21 года, но это так же мало соответствует действительным потребностям правосудия, как и самое учреждение административных чиновников, имеющих право отправлять судейские обязанности. Остаюсь поэтому при высказанном уже мнении о необходимости введения явочного порядка.

Напрасно было бы искать в своде законов правила о цензуре среди узаконений, говорящих о предметах деятельности ведомства просвещения или, по крайней мере, внутренних дел. Эти правила помещаются в XIV томе Свода законов, между Уставом о предупреждении и пресечении преступлений и Уставом о ссыльных. Это соседство отразилось и на Уставе о цензуре и печати, который не только рядом мер предупреждает и пресекает печатное слово, но даже в некоторых случаях предоставляет усмотрению одного лица лишать его права на существование в самом его зародыше. Такою является статья 140 Устава цензурного в ее практическом объеме и применении вплоть до последнего времени. В этом применении, наряду с вполне понятными случаями удержания периодической печати от оглашения обстоятельств, по самому существу своему для пользы родины подлежащих временной тайне, покуда они не отойдут в область истории, - сплошь и рядом налагалась печать молчания на сообщения, в которых самый придирчивый взгляд не усмотрел бы ничего, "quid detrimenti rei publicae capiat" (что могло бы нанести ущерб государству - лат.). При этом забывалось, что, рядом с печатным словом, связанным с нравственною и юридическою ответственностью и возможностью незамедлительного опровержения, существует молва, питающаяся клеветою и вымыслом, то летучая, то ползучая, под прикрытием темноты и безопасности.