Георг Лукач - Победа реализма в освещении прогрессистов

Мы можем убедиться, читая их критические статьи, как велика роль «вопреки» в литературных удачах буржуазно-прогрессивных писателей.

Маркс и Энгельс не оставила нам детального анализа произведений какого-либо писателя из этого «прогрессивного» лагеря. Но они не раз указывали, что приходится преодолевать таким людям и что мешает им правильно понимать жизнь. Так, например, Энгельс считал одной на причин ограниченности Маурера (историка, которого и Маркс и Энгельс высоко ценили) «предрассудок, будто со времен мрачного средневековья должен был быть постоянный прогресс к лучшему; это мешает ему видеть не только антагонистический характер действительного прогресса, но также и отдельные случаи регресса» (последние слова подчеркнуты мною. — Г. Л.). Читатель может понять, что в этой замечании содержится меткая критика главных недостатков Гюго, Золя, большинства буржуазно-прогрессивных гуманистов Запада. Для того чтобы эти писатели могли приблизиться к художественной силе Бальзака или Толстого, реализм должен одержать победу над отвлеченной верой в прогресс, — тт. Книпович, Серебрянский, Кирпотин об этом не думают.

Они не видят ни диалектического противоречия между мировоззрением, действительностью и литературой, ни художественной проблемы. И это неудивительно. Ведь ухитрились же эти товарищи не заметить, что мысли Энгельса о буржуазном прогрессе прямо противоположны их вульгарному «прогрессивному» фразерству.

Итак, реалистические образы жизни всегда возникают в литературе, созданной писателями, чье мировоззрение ограничено буржуазным кругозором «вопреки» ложным взглядам и предрассудкам. Где же тогда критерий подлинного величия, подлинной небуржуазной прогрессивности? Классики марксизма и здесь, как везде, дают нам надежное руководство.

В «Основах ленинизма» товарищ Сталин глубоко исследует прогрессивные и реакционные явления в национальных движениях. Он приводит, как пример, борьбу афганского эмира за независимость своей страны; эта борьба была объективно-прогрессивна, несмотря на реакционные взгляды эмира, потому что она ослабляла империализм. Между тем борьба таких демократов и «социалистов», как Керенский, Церетели и т. п., объективно-peaкционна, так как она укрепляла империализм. Разобрав несколько таких примеров, товарищ Сталин делает общий вывод, который дает ключ и к решению нашего вопроса. Товарищ Сталин пишет:

«Ленин прав, говоря, что национальной движение угнетенных стран нужно расценивать не с точки зрения формальной демократии, а с точки зрения фактических результатов в общем балансе борьбы против империализма, то есть «не изолированно, а в мировом масштабе».

Суждение об истории литературы в духе Ленина и Сталина — «в мировом масштабе» — основывается на марксистском определении прогресса как сложного, «хитрого», противоречивого пути, которым человечество идет к социализму. Писатель, чье творчество помогает этому прогрессу, прогрессивен; писатель, чьи произведения задерживают этот прогресс, реакционен. Подчеркиваю: речь идет о произведении, образах, а не о взглядах писателя. «Для нас не столько важно то, что хотел сказать автор, сколько то, что сказалось им, хотя бы и ненамеренно, просто вследствие правдивого воспроизведения фактов жизни» (Добролюбов).

Вот почему совершенно непримиримая ненависть Бальзака к капитализму не «бесперспективна», как утверждает Е. Книпович, а подлинно прогрессивна, так как он выразил глубокое разочарование масс в результатах Французской революция, отразил тот факт, что «буржуазная революция, освободив народ от цепей феодализма и абсолютизма, наложила на него новые цепи, цепи капитализма и буржуазной демократии» (Сталин). Этот великий и, в конечном счете, прогрессивный протест трудовых масс нашел в творчестве Бальзака художественное выражение столь же высокое, как и теоретическое выражение того же народного движения в произведениях Фурье. В своей критике, в своей ненависти, которая делала его ясновидящим, в своих широких и всесторонних разоблачениях капитализма Бальзак отразил самые глубокие страдания и желания народных масс, и в этом смысле он стал великим и прогрессивным художником «благодаря» своему якобы «пессимистическому» антикапитализму.

Художественное величие, прогрессивность и народность Гёте, Вальтера Скотта, Толстого надо исследовать, руководясь тем же ленинско-сталинским критерием, т. е. рассматривать их «в мировом масштабе».

Сталинский метод прямо противоположен излюбленному методу Кирпотина, Книпович и пр., основанному на жестком и неподвижном противопоставлении «хороших» и «плохих» сторон всякого явления. Иначе и быть не может, потому что метод наших уважаемых оппонентов — не марксизм, а прудонизм.

Прогрессивность в конечном счете содержит в себе сложное, живое, диалектическое взаимодействие противоречивых тенденций. В этой борьбе — в конечном счете — одерживает победу великая идея подлинного прогресса человечества, в той конкретной форме, которая единственно возможна на данном историческом этапе.

Победа прогрессивного начала диалектически снимает и реакционные тенденции многих передовых писателей прошлого.

Другими словами, она не аннулирует сложность, противоречивость истории, а дает им наиболее конкретную для определенного времени форму. Вот почему Энгельс писал о Карлейле, Коббете и многих чартистах, что их революционность «тесно связана» с некритическим (и постольку реакционным) возвеличением средневековья. Марксистско-ленинское исследование открывает в истории литературы единый, хотя и противоречивый, процесс политически-философского и художественного развития.

Если расценивать литературу масштабом формальной демократии, это единство распадется, исторические причины и следствия извратятся, а история литературы получит совершенно искусственную и ложную оценку как с политической, так и с художественной точки зрения.

Насколько наши «прогрессисты» неспособны понять таких писателей, как Бальзак или Толстой, видно уже из их полемических статей. Они неспособны попять и революционно-демократических писателей прошлого века. Не случайно Кирпотин превратил Щедрина в либерала; это естественное следствие формально-демократической концепции прогресса, в которой принципы демократии и либерализма неизбежно переходят друг в друга. Вот почему для наших «прогрессистов» центральные фигуры европейской литературы XIX в. — это Виктор Гюго (в противоречии с мнением Маркса и Лафарга) и Золя (в противоречии с мнением Энгельса).

Конечно, это «выдвижение» происходит co всей дипломатической осторожностью.

Е. Книпович («Интернациональная литература», 1939 г., № 11) считает странным, что Горький находил изображение Французской революции у Франса более глубоким и правдивым, чем картины революции у Гюго. То, что Горький однажды назвал того же Гюго пламенным трибуном, не может не показаться противоречием Е. Книпович, мыслящей механически и противопоставляющей познание — энтузиазму. Но вот Маркс, например, признавал нападки Гюго на Наполеона III «едкими и остроумными» и в то же время отказывал Гюго в способности глубоко понимать исторические события. Разве это не то же «противоречие», что и у Горького? Или у Маркса тоже странность! В том-то и дело, что тот, кто стремится во что бы то ни стало превознести пустой, либеральный «энтузиазм» над познанием капиталистического общества, волей-неволей впадает в противоречие с марксизмом.