Газета День Литературы - Газета День Литературы # 173 (2011 1)

Белое тело капусты, оливы ток,

печь духовая веет овсяной сутью, идеже хощет,

храм за окном в круговерти снежной, и мартовский кровоток

душу, как рубаху льняную, в полынье полощет.

Скоро-скоро, родная, и солнце вылупится, и горелуковая шелуха

золото и смирну отдаст для воскресной славы,

и поплывут на Восток куполоподобные облака

средь колокольного неба – царственно и многоглаво.

САД КАМНЕЙ

В застуженном буранном Барнауле,

где в старом доме на скрипучем стуле

гарцует хитромудрый Родион,

я выяснил, что время обратимо,

когда любовью плавится рутина

и мрамору велит Девкалион

стать плотью духа... Истина на срезе,

во чреве числ, в борении поэзий,

где поперёк потока – меч и луч,

тогда прозрачна яшма с турмалином,

тогда нефрит в родне с аквамарином

и сердолик мой, как слеза, горюч.

В саду камней, где кровью самоцветов

пронизан сон вопросов и ответов,

где до сих пор присутствует Эдем,

мне Родион, привратник и хранитель,

всё говорит про тихую обитель –

мерцалище решённых теорем.

Буран гудёт, край крыши завихряя...

Я, Геродот пред образом Алтая,

смотрю через текучий минерал

на Древо Жизни – крону Бай-Терека,

его листва – завет иного века,

где никогда никто не умирал.

***

Пиджак влетел в немалую копейку,

Но это – внешние круги;

Моя душа одета в телогрейку,

В резиновые сапоги.

Она идёт российским бездорожьем,

Да хоть бы и по целине;

В любой ненастный день и в день погожий

Она своя в своей стране.

В таком наряде можно лечь на землю

И небесам в глаза взглянуть;

Его мудрец, его пастух приемлет,

С поэтами уж как-нибудь.

А если кто чего, так в душу глянешь

И чётко видишь все дела:

Та чучелом в смешной заморской дряни,

Та неприлична и гола.

У нас ведь как – обычно с третьей рюмки

На стол выкладывают суть,

И всё понятно даже недоумкам,

Поэтому – не обессудь.

А у меня весьма высокий рейтинг,

Друзья признали и враги –

Моя душа одета в телогрейку,

В резиновые сапоги.

СУГУБО ЛИЧНЫЙ ОПЫТ

На восток и на запад от центра земли,

Вкось от Пулковской нашей оси

Уносили когда-то меня корабли,

Рассекая небесную синь.

Обжигал и меня экзотический хмель,

Но не так, чтобы сбросить с коня:

Искушения всех чужедальних земель

Безнадёжно слабы для меня.

За Гиссарским хребтом – азиатский дурман,

На Манхэттене – допинг трясёт,

Но меня ленинградский волшебный туман

До того ещё взял в оборот.

В ленинградском тумане двуглавый орёл

Над моей головой воспарил,

Он мне зренье и слух обострил, и повёл,

И прямую дорогу открыл.

Что нам западный допинг, восточный дурман,

Им у нас не бывать в козырях;

Нам болота да снег, нам ковыль да бурьян,

Да сентябрь, что грибами пропах.

И напрасно кичится иной человек,

Что изведал иные миры:

Ведь гиссарский кинжал и манхэттенский чек

Бесполезны для русской игры.

Манит, манит Жар-птица волшебным пером,

В чащу манит меня за собой;

И причём тут манхэттенский нарко-содом

И причём тут гиссарский разбой?

И не всё ли равно, где бывать довелось,

Если здесь, у опятного пня,

Вылезает наружу Вселенская Ось

И Жар-птицы перо – у меня.

ЗАБУГОРНЫЙ РУСАК

Заехал недавно один аргентинец,

А может, француз, но по-русски сечёт,

Какой-то потомок великой княгини,

И ну предъявлять неоплаченный счёт.

Ругает, грассируя, "грубых матросов,

Штыками прикончивших тысячу лет…"

Я вижу – князёк-то совсем стоеросов,

И режу в упор, отпихнув этикет:

– Рабоче-крестьянским баранам простится

Поход в мышеловочный ленинский рай;

Россию просрали поручик Голицын,

Корнет Оболенский и царь Николай.

Он прямо подпрыгнул, такой возмущённый,

Кричит: "Миль пардон, это просто цинизм!

Их бин эрудит, я окончиль Сорбонна!.."

– А я, – говорю, – пережил коммунизм.

Он мне про Фому, я ему про Ерёму,

Он мне про Ерёму, а я про Фому,

Он мне подливает ямайского рому,

Я водки в ответ подливаю ему.

Цитаты, как финки, втыкаем под рёбра,

Но после семи брудершафтов подряд

Мы с ним скорешились в согласии добром,

Лишь старые мифы колючкой торчат.

Эх, если б для выучки пoжил и пoпил

Он хоть бы полгода у нас во дворе,

Да он в Аргентине, а может, в Европе,

В какой-то дурацкой французской дыре.

Но даже и там, в темноте заграницы,

Я слышал, теперь он по пьянке поёт:

"Корнет Оболенский, поручик Голицын,

Кому ж предъявлять неоплаченный счёт?"

***

Не довелось, я никогда не жил

Среди тургеневско-толстовских декораций,

Но часто, часто приходилось мне взбираться

На достоевские крутые этажи.

Я, как Есенин, душу строчкой рвал,

Дорога в клюевских урочищах петляла,

Как дорога мне "ледяная рябь канала"

И сколько роз я Незнакомкам посылал!

Я шутки с Северянином шутил,

Над Мережковским откровенно насмехался,

Бывая в Лондоне, я Герцена чурался,

Но к Адамовичу в Париже заходил.

Я в Чевенгуре слыл за своего,

Но не знакомы ни Окуров мне, ни Глупов;

На дачах чеховских варёных полутрупов

Бывало мне всегда немножко не того.

…И всюду – бесы. Сколько ж было их!

Но – на бесовских лжекумиров не купился,

От веры в Пушкина ни в чём не отклонился,

Ни в чём, ты слышишь, ни на шаг и ни на миг.

ВОСПОМИНАНИЕ О ВСТРЕЧЕ С ВЕЛИКИМ ДРАМАТУРГОМ

Когда я был Островскому представлен,

Я, видимо, понравился ему,

И он сказал тогда: "Вот было б славно

Вам погулять по веку моему.

Я вскоре "Бесприданницу" осилю,

Живу над Волгой, в лучших номерах;

Кого б вы предпочли, коль посетили б,

Увидеть завтра у меня в гостях?"

– Карандышевы мне скучны и пресны,

Их здесь полно, как, впрочем, и Ларис;

Нельзя ли, это было б интересно,

Мне с Мокием Пармёнычем сойтись?

Таких, как он, чужой химеры ради,

Всех извели ГУЛАГом и свинцом;

К тому же мой, по слухам, прапрапрадед

Ещё при вас в Рязани был купцом…

"Ну слова Богу, русского я встретил, –

Сказал Островский, – тут на стенку лез

Один субъект: мол, хуже всех на свете

Купчишки, тормозившие прогресс…"

ФРАНСУАЗА САГАН

"Немножечко солнца в прохладной воде"…

Я помню, читал эту вещь и балдел.

Давно это было. Тогда я таких

Ещё и не читывал западных книг.

В печали – улыбка, в улыбке – печаль,

Интимная тайна колышет вуаль,

Как след аромата, как будто слегка

Рука парижанки коснулась виска…

Но вот по прошествии нескольких дней

Пытался я вспомнить – и всё, хоть убей! –

Как звали героя и кто он такой;