Владимилен Наумов - Евреи в войнах XX века. Взгляд не со стороны

Когда я прочла листовку, я долго не могла придти в себя, молчала, потом спросила: «Это правда?». Зяма ответил: «Конечно, правда».

А гитлеровцы в то время писали в газетах, выпускавшихся в Минске и, конечно, попадавших в гетто, что Москва захвачена, Ленинград под их наблюдением, Красная армия разгромлена.

Потом Зяма сказал: «Ты серьезная девочка, поэтому я тебе предлагаю распространять листовки среди узников гетто, чтобы они читали и знали правду. Это очень опасно и, если ты не можешь и не хочешь участвовать, можешь отказаться». Я сразу ответила, что буду делать все, что нужно.

Зяма объяснил, как это нужно делать. Когда стемнеет, идти через дворы, стараясь не выходить на улицу. Листовки не расклеивать, так как гитлеровцы начнут искать, а подсовывать под двери или в щели дверей и не в каждом доме, а через несколько домов, так как листовок мало — не хватает бумаги.

Наступил вечер, и я сразу же пошла и делала все так, как сказал Зяма, но отошла подальше от нашего дома. Когда листовок не осталось, я возвратилась. У дома меня ждал Зяма. Он волновался за меня, а когда я отчиталась, произнес: «Какая молодец».

В ту ночь я долго не могла уснуть. Стало понятно, что Зяма связан с подпольем, что и вселяло надежду вырваться из гетто. Вспомнилось, что еще год назад я боялась вечером выйти во двор в туалет, а теперь вот не боюсь ходить в темноте по улицам в запрещенное время.

Ясно помню, конечно, как страшно было быть убитой, но именно в этих условиях стремление к жизни было особенным. Я как-то сказала: «Пусть я погибну по дороге, но я убегу из гетто». Сосед сказал с сарказмом: «Посмотрите на эту «героиню»! Она убежит… Даже если убежишь, попадешь в лапы гестапо». Вот этот страх попасть живьем в гестапо сковывал людей.

Многие из тех кто бежал из гетто и не знал куда бежать, действительно попадали в гестапо. Их выдавали полицаи или местные жители, которые в отличие от немцев легко распознавали евреев и предавали их. Были, конечно, и такие, которые спасали, но таких было мало.

Фашисты и антисемиты создали миф о том, что евреи шли на смерть, как овцы.

Основную массу молодых людей в самом начале обманным путем завлекли, пленили и уничтожили.

Только немощные старики и дети не могли сопротивляться фашистам.

А сколько евреев погибло в ходе подпольной борьбы, сколько в партизанских отрядах!

Никто не опубликовал эти сведения, а они есть в архивах тех лет, в бывшем Советском Союзе.

Я слышала такие высказывания: «Почему люди сидели в гетто и ждали, когда их убьют?»

Но почему так не говорят о военнопленных? Ведь гитлеровцы их уничтожали тысячами. Я не берусь осуждать их, знаю, в каких условиях они находились. Но это были молодые мужчины. О них молчат. А в гетто-то находилось мирное население, в подавляющем большинстве женщины, дети и старики.

Никто не вправе никого осуждать, не побывав в тех условиях. И слава богу, что не были.

В начале 1943 года Исаак Аснес ушел в партизанский отряд. Они с Зямой жили в одной квартире, но каждый не знал, что и другой в подпольной организации и оба собираются в партизанский отряд. Такая вот обстановка была в гетто.

В промежутках между погромами фашистские изверги устраивали зрелища одно страшнее другого.

Помнится очередной кошмар. Я шла по улице среди дня. Вдруг налетели эти изверги, как всегда, будто коршуны с неба свалились. Оцепили улицы и всех, кто был на них, а также людей, выгнанных из домов, погнали к «Юбилейному базару», который до войны располагался рядом с Юбилейной площадью.

Когда всех нас пригнали на базар, мы увидели стоявших слева от ворот 18 девушек с завязанными глазами. Рядом на листе бумаги было написано: «Партизаны». На глазах у всех девушек расстреляли разрывными пулями. Вдруг пошел дождь, и вместе с его ручьями вниз по улице Шевченко потекла кровь расстрелянных девочек.

В конце июля 1943 года гитлеровцы учинили очередной массовый погром. Мы с мамой чудом уцелели.

В том погроме были уничтожены не только жители нашего гетто, согнанные на Юбилейную площадь, и колонна шедших с работы, но и все евреи из Германии и остальных стран, которые находились в Минске. Они были захоронены в общих ямах в Тростинце и Тучинках.

После этого погрома мама перестала печь, так как погибли поставщики муки и других продуктов — немецкие евреи Штифель и Листина.

В августе гитлеровцы почти каждый день устраивали облавы и расстреливали тех, кто попадался.

В конце августа Зяма сказал мне, что надо готовиться к побегу из гетто. Нужно кое-что перенести в другой дом, который находится около заграждения гетто. Мы сделали все, что было необходимо.

4-го сентября Зяма и Лида пришли с работы, позвали меня и сказали, что, когда стемнеет, мы уйдем в ту квартиру, из которой этой ночью попытаемся бежать из гетто.

Я позвала маму на кухню и сказала без подробностей, что вечером ухожу из гетто, и предложила ей уйти вместе со мной. Она ответила, что не верит в возможность легко из гетто попасть в партизанский отряд, но, если получит написанную моей рукой записку из партизанского отряда, то будет готова уйти из гетто с тем человеком, который передаст ей записку.

Через час, когда Зяма сказал, что мы уходим, я об этом сообщила маме. Она к этому отнеслась так, будто я иду на прогулку, ни о чем не спросила, даже не поинтересовалась, есть ли у меня с собой еда. Так мы и расстались.

Вскоре я пошла к Зяме и Лиде, и мы втроем отправились в путь, пробираясь осторожно через дворы от дома к дому туда, где был назначен сбор всей группы. Когда пришли на место, Зяма обошел дом, подобрался к условленному окну и тихо постучал в него. Дверь тотчас же открылась, и мы вошли в дом. Там уже было, как мне показалось, много людей. Среди них я с удивлением увидела Тану — того парня, который симпатизировал мне, приходил к нам в дом. Он никогда не говорил мне, что собирается бежать из гетто. Более того, они были с Зямой в одной подпольной организации, но не знали об этом, хотя были хорошо знакомы. Вот такая конспирация была в гетто.

Тана сразу подошел ко мне и сказал, что встреча со мной в этом месте для него приятная неожиданность.

Когда собралась вся группа, из другой комнаты вышла женщина. Я впервые увидела проводницу. Звали ее Циля. Ей тогда было лет 30. Внешне она ничем не походила на еврейку, а смотрелась, как типичная белорусска, невысокая деревенская женщина. Светлые волосы, круглый овал лица, серые глаза, курносая. Да и одета она была по-деревенски, на голове подвязанный платок. Разговаривала на чистом белорусском языке. Если бы не имя Циля, никто не мог бы подумать, что она еврейка.

До войны Циля работала сельской учительницей в том районе, где теперь «партизанила». Она там знала каждую дорогу; каждую тропинку.