Юрий Шутов - Крестный отец «питерских»

Утро выдалось солнечным, ветреным и прохладным. Я поеживался, стоя у входа в гостиницу «Ленинград». Машины в рассчитанное время подошли к очищенной от посторонних площадке. Ельцин первым резво вышел из автомобиля и, поздоровавшись, легко взбежал по ступенькам ко входу. За ним, тяжело ступая, с хмурым лицом, едва кивнув, проследовал Собчак. Таким расстроенным я его еще не видел. Мне показалось, что за время, прошедшее с поездки в Приозерск, Ельцин как-то постройнел, что ли. В дверях к нему кинулись Маша и Карина, обе пантерной красоты, с огромными букетами разноцветных роз. Ельцин, от неожиданности отпрянув, опешил, а затем разулыбался. «Патрон» помрачнел еще больше. Вместе с Ельциным были два охранника и помощник. Все направились к ожидавшему их лифту. Но стоило зайти в него Ельцину с Собчаком, как лифт, к ужасу директора гостиницы, тут же отключился. «Патрон» уставился на директора, всем своим видом тут же требуя объяснений по части неполадок, а Ельцин, махнув рукой, спросил меня, на каком этаже номер, и, не раздумывая, быстрым шагом высокорослого человека стал подыматься пешком по боковой лестнице. За ним вприпрыжку еле поспевала свита. Встречные с удивлением жались к стенам.

В номере ожидал завтрак, и появилась возможность Собчаку с Ельциным неторопливо побеседовать перед богослужением. Это была их первая встреча в Ленинграде — двух в прошлом равных членов Союзного парламента, а ныне Председателя республиканского Верховного Совета и главы городских депутатов одного из 72 областных центров РСФСР. Правда, Ленинград тогда еще шел отдельной строкой в народно-хозяйственном плане СССР, и Собчак повсюду подчеркивал благоволение Горбачева, а также ни в чем не отказывавшего Рыжкова, сломленного личными нападками «патрона» с трибуны Союзного парламента. В то время Собчак не сомневался в полной декоративности российского руководства, поэтому своего презрительного отношения к республиканской системе управления даже не скрывал. Нелишне отметить: перелицованные, как, впрочем, и вновь созданные, структуры республиканской исполнительной власти в ту пору демонстрировали потрясающие усилия только при выяснении у представителей аналогичных союзных структур ответа на традиционный вопрос: «А ты сам кто такой?» Все же остальные поставленные перед ними народно-хозяйственные задачи они воспринимали за личную обиду и происки конкурентов из Центра.

Собчак вместо беседы принялся сосредоточенно завтракать, похоже, улучив для этого не самый подходящий момент, а Ельцин стал оглядывать в широкое окно крейсер «Аврору», красавицу Неву и великолепие набережных построек под загустевшим с утра над крышами серым навесом городских дымов, пронизываемых лучами уже высокого солнца, в которых искрился Летний сад. Непринужденный разговор не клеился. «Патрон» никак не мог перебороть свой аппетит и взять верный тон, с наивным упорством обиженного ребенка не желая признавать нынешнее иерархическое превосходство своего недавнего коллеги из Межрегиональной парламентской группы. Ельцин же, вероятно, чувствуя терзания завистливой души, всем своим видом давал понять, что он в Ленинграде просто гость, а не хозяин.

Времени до начала божественной литургии оставалось еще достаточно. «Патрон» в набросанный мною планчик по общегородским проблемам даже не взглянул. Плотно позавтракал и в свойственной ему назидательной манере попытался было причастить высокого собеседника к истине, заговорив о неизбежности майских расцветов и безусловных победах «демократических преобразований» в развивающихся странах или о чем-то еще в таком роде. При этом Ельцин, явно щадя самолюбие «патрона», не перебивая, улыбался, кивал, вероятно, давая Собчаку время и шанс перестроиться самому, тем самым избежать возможного унижения в дальнейшем.

Я, приученный смотреть и запоминать, молча провел рядом целый день, пытаясь составить собственное представление о Ельцине, но так и не сумел. Хотя, судя по репликам, поведению, манере держаться, разговору и прочему, от него прямо-таки разило остропахнущей психологией сильной команды. Он был явно не одинок, в отличие от Собчака. Думаю, это объяснялось, прежде всего, нежеланием и неспособностью «патрона» отстаивать чьи-либо интересы, кроме своих собственных. Ельцин же, как я понял, был в этом смысле тогда еще полной ему противоположностью, о чем можно судить даже по небольшому эпизоду, рассказанному его охраной.

Моя неплохая память на лица подсказала, что сопровождавших Ельцина двух охранников, фамилия одного из которых была А.Коржаков, я видел рядом с ним еще в бытность его кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС. Действительно, я не ошибся. Эти ребята когда-то были офицерами девятого управления КГБ СССР. И после известного Пленума ЦК КПСС, превратившего Ельцина из главы Московской городской партийной организации в руководителя Госстроя без портфеля, как-то приехали поздравить свой бывший «объект охраны» с днем рождения. После этого тут же сами остались без работы и наганов и чем только не перебивались по разным кооперативам, пока Ельцин, став Председателем Верховного Совета республики, не взял их вновь работать к себе. Это говорило о многом. Ведь тот, кто умеет ценить верность, без преданных не останется, чего в течение всей жизни никак не мог взять в толк Собчак. Людям с сильным характером лидера требуется вера, все остальные обходятся доверчивостью. Теперь же в историческом зеркале предстояло единение этих двух совершенно разных людей: один непредсказуемый и, с учетом возможной борьбы внутри его команды, крайне противоречивый, но для своих пока еще верный и надежный. Другой же, как показало дальнейшее, был начисто лишен любой добродетели и имел только одну, причем не до конца просчитанную, программу своего личного обогащения, чтобы хоть после пятидесяти лет его жизнь стала безбедной, широкой и сытой, полной радости путешествий по всем континентам, насыщенной знакомствами со всемирно известными людьми и не ограниченной бытовыми условностями, партией, религией либо другими декларируемыми им принципами. Поэтому развал всех государственных устоев Собчака не огорчал, а, наоборот, вселял надежду в достижение своекорыстных целей.

Однако чувство неудовлетворенности «патрона» все равно не покидало. Ведь прошла почти вся жизнь, пока он наконец не проник на должность с правом пользоваться закрытым буфетом и безнаказанно хапать все, что подвернется под руку. Мог ли он когда-нибудь предполагать о наступлении такого золотого времени? Мог ли он мечтать, наконец, выбраться из глубоко им презираемой русской реальности с песнями о «тополином пухе»? Из этой, как любил говаривать «патрон» даже по телевидению, «страны дураков», в гремящую счастливым безумием западной музыки Европу или Америку?