Юрий Шутов - Крестный отец «питерских»

Это был даже не зал заседаний, а, скорее, фойе, уставленное вдоль окон и стен кадками с зеленью, корзинами с цветами и угрюмо-сосредоточенными зверскими рожами невиданной по числу и технической вооруженности охраны. За подковообразным столом, напоминавшим чей-то пьедестал, сервированный бутылками с прохладительными напитками, восседало множество прибалтийских, слетевшихся вместе антисоветских жар-птиц, которые, как известно, стаями не летают. Вся обстановка живо напоминала традиционный антураж сходнлка «крестных отцов» мафии в Палермо.

(Поспешу внести ясность: пока участники встречи походили на итальянских мафиози только с виду. Делами же они сравняются с сицилийскими «донами» чуть позже. За короткий промежуток времени, например, Собчак быстро раструсит и так еле заметные жизненные принципы и моральные устои. После чего, уже не таясь, примется в роли «свадебного генерала», а по-ихнему — «крестного отца» гулять на именинах подвернувшегося махрового жулья в компании с начальником ГУВД и приятельницами, работающими у гостиниц, а также бедоносмо пахнущей шпаной вместе с забубёнными лидерами криминальных образований. Там он станет потреблять в неограниченных количествах черную икру, горячо любимую со времен студенческого жития, плясать гопачок и вместе с «главментом» чокаться со всеми подряд бандитами. Именно такие личные контакты и «гражданское согласие» между представителями прямо противоположных социальных групп и формирований образуют во всем мире понятие «организованная преступность».)

На мое появление в зале вместе с референтом премьер-министра никто внимания не обратил. Я осмотрелся. Действительно, присутствие было блестящим. Такого набора известных на всю страну «героев прибалтийской перестройки» мне видеть одновременно не приходилось. Причем все это были современные глазы либо лидеры общественных движений трех еще пока советских республик, где впервые в СССР из колхозных ветеринаров быстро делали министров юстиции, а рядовых юристов назначали министрами сельского хозяйства. Один лишь Собчак представлял горсовет областного города РСФСР, что явно не гармонировало со статусом остальных.

Выступавшие со свойственной прибалтам равнодушной сдержанностью призывали к необходимости быстрейшего разрушения всего советского, союзно-русского и изгнанию из наших со времен Петра I земель всех русскоязычников. Дальше, видимо, чтобы никто не смог «сачкануть», шло поименное обсуждение призывов.

Как раз поднялся Ландсбергис — ванильный доктор советского искусствоведения, а ныне безжалостный враг всех русских в Литве. Он дал осмотреть себя присутствующим, как на рынке предлагают пробовать соленый огурчик, и, поправив очки, спокойно заявил, что русским нет места на берегу Балтийского моря, где они за века воздвигли много портов и городов. Услышав такое, я был ошарашен. Собчак сидел за столом в дальнем от меня углу с остекленелым взором. По восковой спелости сосредоточенно-несменяемого выражения лица можно было смело предположить, что им, как экспонатом для своего музея, уже неоднократно интересовалась мадам Тюссо.

Дошла очередь выступить ему. «Патрон» сперва, чтоб его не приняли в этой, как мне показалось, малознакомой компании за «керю с электрички», заявил, что он «профессор права из Ленинграда», а дальше, к моему удивлению, принялся разглагольствовать о путях «разумного» (его выражение) разрушения страны и вместо безоговорочного изгнания — о создании временных резерваций для русского населения на территориях прибалтийских республик. Затем он многословил различными идеями государственного обустройства постсоветского периода в России, где нужно будет постоянно грабить население и периодически кое-кого убивать, дабы люди не думали, что о них новые власти перестали заботиться.

Его выступление было восторженно встречено, если так можно сказать о прибалтах.

Обводя присутствующих взглядом превосходства, «патрон» внезапно уперся в меня и смешался, как невеста, в день свадьбы застуканная женихом в объятиях другого. Скажу больше: мое появление в зале «патрона» огорчило и раздосадовало, словно современную барышню, которую кроме девичьей чести угораздило разом потерять еще, к примеру, и варежку.

Вытащить Собчака из этого антирусского ужатника мне стоило большого труда. Когда мы на машине с сиреной уже мчались к аэродрому по рельсам таллинских юрких трамваев, Собчак все еще продолжал сокрушаться отрыву его от очень важного занятия и прекрасной компании. На летном поле он успокоился. Критически осмотрел пригнанный мною вертолет и посетовал на невозможность укомплектовать весь свой штат такими же красивыми референтшами, как у Сависаара. Я посадил его на заднее сиденье, укрыл пуховиками, водрузил наушники для связи, и мы споро взяли курс на Ленинград.

В воздухе он сперва, как и любой непривычный, всунул голову в выпуклую сферу иллюминатора и пытался разглядывать что-то на покинутой эстонской земле. Но быстро утомился и, удобно умостившись на неуютном сиденье, принялся осторожно выяснять мою реакцию на виденное и слышанное в Таллинском дворце съездов. В это время под нами растянулись корпуса крупного межреспубликанского производства союзного значения, на что я обратил внимание «патрона». Вслух отметил огромные средства, вложенные Союзом в создание мощного промышленного потенциала исстари аграрной Эстонии. И если они задумают вдруг отделяться, то будет резонным предложить возвратить все до копейки, после чего пусть катятся ко всем чертям. Хотя, конечно же, деньгами не компенсировать ухлопанные десятилетия безвозмездно напряженнейшего труда русских по созданию единого народнохозяйственного комплекса и производственной мощи Эстонской республики, отвечающей всем международным понятиям государственности. Ленинский принцип социалистической кооперации может для нас обернуться своей отрицательной стороной. Если бы не этот принцип и многолетняя дружественная политика помощи прибалтийским республикам в развитии, а обычный, апробированный веками в мире колониальный подход, то сегодня терять тут России было бы нечего. А самоотделение Эстонии привело бы лишь к смене у нее хозяина и усугублению колонизации. Но увы! Похоже, мы за нашу искреннюю дружбу будем наказаны. И немудрено! За любовь всегда платят дважды.

После того, как наушники донесли мою точку зрения до Собчака, он нахмурился и жестом попросил меня показать кнопку включения своего микрофона:

— Я думаю, тут дело не в дружбе, а в отжившей системе центрального планирования, доказавшей всем полную несостоятельность удовлетворять насущные нужды народа, — начал он свой радиосеанс.