Виктор Ерофеев - Русский апокалипсис

Книги тоже шли в печку воображения. С раннего детства я требовал, чтобы мне их читали. Чем больше фантастики — тем лучше. Я не делал различия между русскими сказками и Тимуром с его командой. Меня одинаково волновали сказочная возможность прокатиться на мотоцикле и судьба брата Иванушки, превратившегося в козленочка, — книги я воспринимал как путешествия. В голове застревали экзотические названия. «Вы не в Чикаго, моя дорогая!» — говорил мистер Твистер, и меня волновало не его столкновение с прекрасной советской действительностью, а его чикагское местожительство. У детей близких мне поколений, благодаря Чуковскому, Лимпомпо — почти библейское понятие. В Чикаго я позже приехал как на родину мистера Твистера. Будучи в Южной Африке, я сделал все, чтобы из Кейптауна съездить на Лимпомпо (редкий пример моего полного разочарования).

Турист — это тот, у кого кружится в голове. Он убог и высокопарен в своем желании приобщиться к магии имени. Не быть в Париже — показатель социальной ущербности. Но побывать там — значит вынести свои приговоры:

— Ничего особенного!

— Я не ожидал, что здесь так хорошо!

Все зависит от свойств души. Восторженная душа придет в экстаз от уличного писсуара.

Еще не открыв Жюля Верна, я созрел как внутренний путешественник, каким и был всю жизнь сам Жюль Верн. Но затем я тронулся в путь, а он так и остался дома. Из внутреннего мира, как из носа, можно извлечь все, что угодно. Но столкновение с внешними мирами не менее важно. Можно представить себе море, не будучи ни разу на море, но реальное переживание первой встречи с морем рождает такую бесконечную вереницу ассоциаций, которая превратит вас не только в хорошего пловца, но и в прекрасного любовника. Я знаю людей, которые, живя рядом с морем, не видят в нем ничего, кроме «большой лужи», но тупость восприятия наказуема даже тогда, когда она — форма циничного наигрыша. Сопротивление красоте точно так же, как неспособность ее воспринимать, порождает душевное бессилие.

Мне повезло. Мне не нужно было учиться путешествовать, обеспечивая себя мотивацией для перемены мест. Она была заложена во мне вместе с творческими способностями. Это был один и тот же пакет божественных предложений. Но я не раз наблюдал, как люди, скептически относящиеся к путешествиям в силу разных причин, начинают втягиваться в это занятие и не могут от него отказаться. В любом случае, первое путешествие нужно правильно переварить — оно не должно быть чрезмерно насыщенным. Люди часто боятся обнаружить свою беспомощность. Первое путешествие лучше всего совместить со знакомой страстью или даже слабостью: шопинг ближе, чем Колизей? Отлично, значит вперед, на римский шопинг — Колизей оставим на потом. Я ничего не имею против путешествия до первого ресторана или состоящего из того, что в Японии называют «лестницей»: от одной барной стойки к другой. Гастрономический туризм во вкусных странах не нуждается в лицемерных оправданиях. Есть стойкий закон путешествий: в Италии не пить французские вина, а во Франции сторониться пиццы. Вино и кухня — привилегия гения места. Плевать на спор между музейным интеллектуализмом и легкомысленной витальностью. Кто убежден, что Флоренция или Мадрид дороги нам музеями, не ошибется, если вернется домой с ощущением города, а не музейной дурноты. Париж открылся моей молодой жене не через Мону Лизу, а через городской каток на площади мэрии. Катание на искусственном льду вместе с возбужденными от ледяных опытов парижанами оказалось убедительным доводом в пользу Парижа.

Мне повезло дважды. Я не только хотел, но и мог: железный занавес, в отличие от большинства моих соотечественников, был для меня прозрачным. Благодаря отцу-дипломату я оказался в том самом Париже, когда мне было восемь лет. Запрет на путешествия вне страны — одно из самых больших преступлений советской власти. Это было лишение не только свободы передвижения. Здесь была закодирована боязнь мира как враждебного пространства — это до сих пор ощущается в поведении и мыслях многих русских людей. Впрочем, любое ультраконсервативное сознание, тем более националистического толка, болезненно относится к заграничным путешествиям. Мне трудно представить не только Гитлера, праздно гуляющего по Манхэттену, но и Элвиса Пресли в Третьяковской галерее. Путешествие — разгерметизация национальной души. Родине положено быть самодостаточной. В метафизическом измерении любое заграничное путешествие — это измена родине, точно так же как заинтересованный взгляд на чужую жену можно счесть попыткой измены своей жене. Не важно, удачна или нет эта попытка: само по себе сравнение уже подразумевает релитивизацию ценностей и сомнение, тем более если это невыгодное сравнение. Не зря американские консерваторы в Конгрессе не запасаются заграничными паспортами.

Мы выехали в августе 1955 года с Киевского вокзала в Прагу в мягком спальном вагоне. Тогда еще не было прямого сообщения с Парижем. Проводник принес маме, папе и мне три стакана чая в мельхиоровых подстаканниках. Окно в купе было прикрыто белыми занавесками МПС. Я выбежал в узкий коридор с ковровой дорожкой, схватился за узкий поручень и прилип к окну. Окно превратилось в экран. Начался мой первый фильм о постоянстве, изменчивости, разнообразии — короче говоря, я поехал.

С тех пор я видел много подобных фильмов. Они были разного формата и разной скорости превращений. С борта речного теплохода на Рейне природа смотрится тягуче и плавно, она овальна. Другое дело — нестись на «Лендровере» по твердому, как подбородок, покрытию Сахары и вдруг утонуть в черном, как грифель, песке. С палубы небольшой частной яхты на подходе к острову Капри хорошо смотрятся перекрещивающиеся в небе радуги, напоминающие логотип «Макдоналдса». Из иллюминатора самолета китайской юго-западной авиалинии, чьи стюардессы похожи на фарфоровых куколок с тонкими бровками, я впервые увидел Эверест — в блоковском венчике белых роз, в которые сложились облака. Из путешествия, как с охоты, возвращаешься с преувеличениями. А вертолет? Я залетел как-то раз в вибрирующем трюме в закрытое для иностранцев азиатское королевство в королевстве, и ничего — остался жив. В седле лошади, пылящей рысью по бесконечным мексиканским пляжам, я чувствовал себя конквистадором.

Найдено слово, пришедшее из Гумилева. Путешественник — одинокий полководец. Начав с невинных забав любопытства, он, в конечном счете, мечтает завоевать мир. Он «метит» глазом завоеванное пространство, как животное — свою территорию. Посредством сравнения он обретает способность суждения. Первоначально я одомашниваю мир, вводя в него свои законы, удивляясь несоответствиям. Но аналогии имеют свой предел. Они нужны как мост, а не конечный вывод. Я коллекционирую не сходство, а непохожесть.