Михаил Лобанов - Великий государственник

И вместе с тем, в письме к Демьяну Бедному (дек. 1930) Сталин костит пролетарского поэта за то, что в своих фельетонах, «запутавшись между скучнейшими цитатами из сочинений Карамзина и не менее скучными изречениями из «Домостроя» стал возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения, что нынешняя Россия представляет сплошную «Перерву», что «лень» и стремление «сидеть на печке» является чуть ли не национальной чертой русских вообще, а значит и—русских рабочих, которые, проделав Октябрьскую революцию, конечно, не перестали быть русскими». «Нет, высокочтимый т. Демьян—это не большевистская критика, а клевета на наш народ…» При этом упоминаются «выродки типа Лелевича, которые не связаны и не могут быть связаны со своим рабочим классом, со своим народом».

К концу 1927 года в стране наступил хлебный кризис. В начале следующего года состоялась поездка Сталина в Сибирь, целью которой было ускорить темп хлебозаготовок, изъять у зажиточных крестьян излишек зерна по государственным ценам. «Архивные документы свидетельствуют, что сибиряки встречали его доброжелательно. Рабочие Барнаульской шубной мастерской изготовили и подарили ему полушубок, поскольку он был одет явно не по сибирским морозам. Импонировала слушателям манера поведения Сталина. Он избегал торжественных приемов, длинных речей и резолюций, часто сидел в стороне от президиума. —По ходу поездки генсек заезжал даже в райцентры для встречи с активом. Выступления его были кратки, ясны и, по мнению многих слушателей, вески и убедительны: «Стране нужен хлеб», «Хлеб надо взять», «Если мы имеем хлеб, значит, можем строить социализм, если хлеба нет, значит, не можем» («Вопросы истории КПСС», 1991, I, с. 74). В своих выступлениях перед сибиряками Сталин клеймил кулаков, как врагов социализма, грозил им 107 статьей против спекуляции. Позднее (по возвращении в Москву) он пояснил, что применение 107 статьи вызвано чрезвычайными условиями и она будет отменена, когда заготовки пойдут нормально.

Кстати, спустя годы, перед самой войной, Сталин (по воспоминаниям бывшего наркома вооружений Б. Ванникова) на встрече с руководителями промышленности, народного хозяйства, возлагая на них вину за ослабление трудовой дисциплины в стране, объявит о вынужденных жестких мерах, принимаемых для наведения порядка, которые будут отменены, как только в них исчезнет надобность. Бывший нарком замечает, что это сообщение было принято ими с единодушным пониманием, и, расходясь, они чувствовали некую свою вину за принятие такого решения. Как видно, чрезвычайные меры, принимавшиеся Сталиным, оправдывались им самим как вынужденные, временные. Но в памяти народной они всегда отзываются ужасами раскулачивания за владение какой–нибудь убогой мельницей или расплатой за получасовое опоздание на работу. Коллективизация, по словам Сталина, по своему значению стала равной Октябрьскому перевороту. Это был коренной, страшный переворот в тысячелетней истории крестьянства. В сущности, мало зная русскую деревню, ее мужика, Сталин не мог, вместе с тем, не испытать, какую чудовищную силу противодействия вызвал он насильственной коллективизацией. В своих мемуарах Уинстон Черчилль, приезжавший во время войны в Москву, передает слова Сталина о том, что для него «политика коллективизации была страшной борьбой», более страшной, чем «тяготы войны». Время во многом поглотило выпавшие на долю деревенской массы людей страдания и только сохранившиеся родовые предания, редкие отдельные свидетельства доносят до нас эхо происходившего. Да разве что какая–нибудь случайная картина, отображенная в литературе, напомнит о том времени, вроде той в романе Андрея Платонова «Котлован» (написанном тогда же, по опубликованным у нас спустя более, чем полвека), где кулаков погружают па баржи и по сибирской реке сплавляют в океан. Какими бы классовыми, государственными интересами не оправдывались ли репрессии, остается фактом, что был сломан хребет крестьянства и определилась последующая его судьба с опустошительной обезличенностью труда, крепостной беспаспортностью, работой за «палочки» в военное и послевоенное времена, тюрьмой за «колоски» (тайком подобранные на сжатых колхозных полях, что преследовалась как «хищение социалистической coбственности») и т. д. И вес же крестьянство «перепарило» колхозный строй, отвечавший и определенной мере ею общинным, соборным традициям, и приспособило к своим нуждам. И вот парадоксальность нашей истории: те же колхозы, совхозы, единственные по сути производители сельхозпродукции, ныне стали спасением для страны от «демократов», навязывающих в разрушительных целях мифическое «фермерство», для развития которого у пас практически нет ни традиций, ни материальных, ни духовных предпосылок.

Что же все–таки в Сталине притягивает авторов книг, выходящих во множестве у нас и за рубежом? Для большинства из них ориентир—книги и статьи Троцкого, прежде всего его книга «Преступления Сталина», с набором тех обвинений, которые стали ныне общим местом у «демократов». Вот они: Сталин—порождение «партийного аппарата», «бюрократизма», это — «посредственность», «человек неумный», «необразованный», «бескультурный», «незнающий иностранных языков», и прочие характерные штучки Чего стоит интеллектуальная кичливость противников Сталина, видно хотя бы вот из этого перемигивания Троцкого с Каменевым (в изложении Льва Давидовича в «Преступлениях Сталина»): «Помню, Сталин в прениях ЦК употребил однажды слово «ригористический» совсем не по назначению (с ним это случается нередко). Каменев оглянулся на меня лукавым взглядом, как бы говоря: «Ничего не поделаешь. Надо брать его таким, каков он есть». Именуя Сталина «глубоким провинциалом» (Троцкий), «вождем уездного масштаба» (Каменев) и т.д., «старая гвардия», конечно же, больше характеризует себя, степень своей ненависти к Сталину, чем его самого.

Набор обвинений, предъявляемых Сталину: его жестокость, мстительность. Антисемитизм. Воплощение тоталитаризма. Зажим «внутрипартийной демократии». Репрессии, относящиеся исключительно к середине 30–х годов (книга Троцкого и посвящена открытым московским процессам 1937—1938 годов). Пожалуй, главным козырем Троцкого и борьбе со Cталиным было «Завещание Ленина», в котором «Ильич» ставил вопрос о снятии Сталина с поста Генсека, ссылаясь на его грубость. Троцкий усиленно муссирует эту историю в своей книге (а всед за ним и нынешние авторы, его последователи). Вникая в истории написания «Завещания» в конце декабря 1922 г и в начале января 1923 г. (в виде «Письма съезду» и последующего «добавления»), конфликта Сталина с Крупской, вызвавшего решимость «Ильича» прекратить всякие отношения с оскорбителем его жены, можно представить себе тогдашнее положение Генсека. По словам Троцкого, «первые два месяца 1923 года Ленин готовился открыть решительную борьбу со Сталиным». И только сразивший вдруг очередной, окончательно парализовавший его приступ болезни не дал ему этого сделать.