Далия Трускиновская - Вольнолюбивые швейцары и «Черный понедельник»

Я расскажу историю одной крошечной газетки, которая выходит у нас в Риге примерно раз в месяц и известна только в узком кругу.

Эта история немного сентиментальна, немного трагична, в чем-то забавна, и в ней есть то, чего у нас здесь вообще пока не густо, — социальный оптимизм.

Первая часть заголовка — это как бы цитата из Карамзина. В его время именно так называли жителей Швейцарии, еще в средневековье освободивших свою страну от притеснителей из династии, чтоб не соврать, Габсбургов.

А вторая — естественно, название газеты.

Что между ними общее (вернее, какая между ними разница) — скажу ближе к финалу, если сами раньше не догадаетесь.

Итак, действующие лица. И не поименно, а — попсевдонимно. Так они подписывают свои труды в «Черном понедельнике».

Мейден — два погонных метра панкухи, пять серебряных колечек в ухе, золотистые выбритые виски и белокурый хвостик. Шесть высокохудожественных татуировок на доступных обозрению частях тела. Хотя прозвище в переводе с английского означает «девицы» (именно во множественном числе!), сексуальная ориентация у него нормальная. Возраст — уже девятнадцать лет. Что-то вроде редактора издания.

Валькирия — двадцать два года и светлая коса ниже пояса. Пять раз в неделю ходит в тренажерный зал. Прозвище придумала себе сама — взяла из скандинавской мифологии, без которой жить не может.

PQ-17 — жених Валькирии. Вегетарианец. Избран за соответствие музыкальных вкусов. Так утверждает Валькирия. А то, что не пьет, не курит, хорош собой, работает и неплохо зарабатывает, — это чистая случайность. Года этак двадцать три. Суровые черные брови и пронзительные карие глаза. Тоже при хвостике. Почему именно PQ-17 — понятия не имею. Захочет — сам расскажет.

Конь Екабштадский — право, не знаю, за что он себя так… У парня определенные литературные способности, а Екабштадт — давнее название латвийского городка Екабпилса. Ему двадцать один год. Хвост, в отличие от Мейдена и PQ-17, носит русый и курчавый.

С Валькирией мы познакомились в тренажерном зале. Три-четыре раза в неделю я провожу там примерно полтора вечерних часа — без особых, увы, результатов, но с большим удовольствием. Кто ходит в тренажерные залы, знает, что там, как правило, живут дружно и качаются как бы попарно — занимает пара атлетов вдвоем тренажер, устанавливает на нем чугунных чушек сколько ей надо, один потеет — другой переводит дух, потом меняются местами. Сейчас уже не вспомнить, но, очевидно, мы с Валькирией насиловали один тренажер или одну штангу.

Потом оказалось, что девочка заканчивает техникум и должна писать дипломную работу. Живет она в общежитии, а хотелось бы сделать это на компьютере. Я предложила свой.

Валькирия по паспорту — украинка, а на самом деле, как большинство латвийских «русскоязычных», имеет не кровь, а коктейль. Там и белорусская струйка, и, возможно, польская, и явственно выраженная русская.

Латвия делится на четыре исторические области — Курземе, Земгале, Видземе и Латгале. Латгале — это та часть страны, которая граничит с Россией. За обозримые десять веков там сложилась своя культура, более того — оформился свой язык. Я, свободно зная латышский, могу читать по-латгальски и не более того. На слух воспринимать его я еще не научилась. Латгале у нас славится своеобразной керамикой. Но в наши дни керамика не кормит. В том краю — самая повальная в Латвии безработица.

Еще при патриархе Никоне сюда бежали староверы — так и прожили все эти столетия, не изменяя русским обычаям и русской речи. В том же семнадцатом веке, насколько я понимаю, поселились здесь поляки. Когда пришли цыгане — врать не стану, не знаю, но в начале девятнадцатого века, когда южную Латгале заняли наполеоновские войска, они уже имелись и торговали лошадьми. Как ни странно, именно чистокровных латышей тут меньше всего.

Валькирия — из маленького латгальского городка. Там у нее папа, мама и братик. А ей в этом городке места уже нет. Она не хочет с корзинкой горячих пирожков бегать по вагонам поездов. Она хочет нормальной и цивилизованной жизни. Ближайшее место, где это возможно, — Рига. И, заканчивая свой строительный техникум, Валькирия уже присмотрела себе местечко в некой фирме. Строительством там и не пахнет, но она трудится охотно. И тренируется. И слушает музыку…

Я знала про эту музыку как бы изначально. Валькирия не мыслит себя без записей любимых групп. Мне она кассет сперва не предлагала — за что я и была ей крайне благодарна. На мой тупой взгляд и слух, грохот железа в зале как-то музыкальнее этих штук…

Итак, три-четыре раза в неделю я общалась с Валькирией. А потом она встретила PQ-17 и затащила его на тренировки.

Красивый, но фантастически молчаливый парень настолько ей понравился, что она, как я теперь догадываюсь, возвысилась до каких-то чисто женских хитростей, чтобы сбыть с рук соперницу и добиться от него предложения руки и сердца. Они стали слушать музыку вместе.

Немногим раньше мне на голову свалился Мейден.

Если PQ-17, прошедший школу латвийской армии, чего никому не пожелаю, — строгий и несколько закаменевший от этого испытания юный мужчина, то Мейден — цветок душистых прерий. Двухметровое дитя, энергичное, безалаберное и доверчивое — вот что это такое было два года назад.

Мама не знала, как быть — ребенок презирал учебу, двадцать пять часов в сутки слушал громкую музыку, слонялся по Старой Риге, пил пиво и всяко бездельничал. А между тем начался последний школьный год — есть от чего бедной маме за голову схватиться.

Я еще работала в небольшой газете, которая нуждалась в свежих авторах. Познакомившись с мамой Мейдена в поликлинике и проникшись сочувствием, я сгоряча предложила прислать ко мне сыночка — вдруг начнет писать… Инициатива наказуема — я получила гостя, который явился, сел возле моего стула на пол по-турецки и в течение пятнадцати минут отвечал на мои фразы двумя словами — «Ага!» и «Вау-у-у!». Я кое-как вдолбила ему, что он мог бы написать про недавно открывшийся ночной молодежный клуб. Оказалось, дитя боится листа белой бумаги.

Эта болезнь мне известна. От нее одно средство — пациент должен увидеть любую свою фразу изображенной на дисплее компьютера именно так, как он ее произнес. И он поймет, что писать нужно так же, как говорить.

Мейден понял сразу! После чего мне пришлось потребовать у него маленький разговорник. Иначе пришлось бы возле каждого газетного киоска ставить переводчика. Как выяснилось позднее, этот обормот освоил всю русскую классику еще в пятнадцать лет, но последнее время говорил исключительно на примитивном слэнге. Почему — вопрос особый.