Сборник - День Гагарина

Через несколько дней после первого полета человека в космос Гагарин приехал в Центральный Дом литераторов — к писателям. Это было, если не ошибаюсь, одно из первых его выступлений перед большой, прежде незнакомой аудиторией. И справился он с этой новой для себя ролью отлично. Пред переполненным большим залом ЦДЛ, в свете ярких ламп и фотовспышек, под множеством направленных в упор изучающих взоров — ведь перед писателями стоял первый человек, вернувшийся из того самого черного безбрежного космоса, в котором всего несколькими днями ранее из всех собравшихся чувствовали себя более или менее уверенно разве что писатели-фантасты, — он держался естественно, скромно, с неожиданно проявившимся (потом оно стало привычным) обаянием. Оказалось, что и для той работы которая ему предстояла после полета в космос, это молодой невысокий майор пригоден самым лучшим образом

Умение Гагарина ориентироваться в сложной обстановке, его понимание человеческой психологии — не только индивидуальной, но и массовой — не раз успешно проходили проверку во время его поездок по белу свету, при встречах с друзьями и, скажем так, просто знакомыми… Правда, и в таких «просто знакомых» он умел как-то очень быстро и, казалось бы, самыми бесхитростными средствами — естественностью поведения, спокойным юмором, полным отсутствием какого-либо намека на суперменство — вызвать чувства если не дружеские, то очень к тому близкие.

Его встречали почти так же, как дома, в Москве. Да и как могло быть иначе? Представлялось таким естественным, что первый в истории космонавт принадлежит не только своей стране, но и всему человечеству.

В Гагарине обнаружилось умение говорить с людьми. Умение с первых слов войти в душевный контакт с ними. Вот, например, в Японии он вышел на трибуну перед многими тысячами участников массового митинга и сказал:

— Когда ракета вывела космический корабль «Восток» на орбиту, первая страна, которую я увидел после своей родины, была Япония.

Сказал и вынужден был замолчать на несколько минут — переждать овацию, вызванную этими совсем простыми, но безотказно дошедшими до души каждого словами. И все. Дальше аудитория была прочно в его руках. А надо заметить, до митинга существовали опасения относительно того, как он пройдет: доходили слухи об обструкции, которую якобы готовила группа антисоветски настроенных лиц. Но то ли слухи были ложными (а может быть, и намеренно пущенными), то ли не рискнули эти люди противопоставить себя подавляющему большинству участников митинга.

Да, на то, что называется массовой психологией, первый космонавт воздействовать умел. Впрочем, и на психологию отдельных людей тоже.

Ну, а как же все-таки со славой Гагарина?

Мне кажется, что нес он ее очень легко. Нигде и ничем не афишировал. Более того, пользовался каждой возможностью, чтобы сделать как бы шаг в тень в интересах более справедливого воздаяния тем, кого считал в этом смысле более достойными.

Накануне своего полета, выступая на сборе стартовой команды и всех участников пуска на площадке перед уже установленной ракетой, Гагарин заявил: «Мы все делаем одно и то же дело, каждый на своем рабочем месте».

И твердо стоял на этой точке зрения в дальнейшем, уже неся на своих плечах груз всемирной известности. Однажды прямо сказал в очередном интервью: «Порой становится обидно, когда говорят о космонавтах, поют о космонавтах, сочиняют книги и стихи. Но ведь космонавт — это тот человек, который завершает работу сотен и тысяч людей. Они создают космический корабль, топливо, готовят весь комплекс к полету. Придет время, и мы узнаем их имена…» (Вспомним, что это говорилось в то время, когда даже С. П. Королев и М. В. Келдыш именовались Главным конструктором и Теоретиком космонавтики).

Так же вел себя Гагарин и по отношению к товарищам — космонавтам, выполнившим полеты после него.

Очень запомнилась мне телевизионная передача в августе шестьдесят второго года, после одновременного полета А. Николаева и П. Поповича на космических кораблях «Восток-3» и «Восток-4». На экранах телевизоров появились сидящие за небольшим овальным столиком все четыре имевшихся к тому времени в наличии советских космонавта: Гагарин, Титов, Николаев, Попович. В своем выступлении Гагарин усиленно напирал на то, что ему «неудобно перед товарищами: я же сам всего один виток сделал, а они вон сколько!» О том, что он был первым, разумеется, не напоминал. Несколько столь же подчеркнуто скромных слов сказал и Титов. Им обоим явно хотелось, чтобы этот день был не их праздником, праздником их товарищей Андрияна Николаева и Павла Поповича, только что вернувшихся из космических полетов, естественно, более сложных, чем предыдущие. И первые космонавты мира всячески старались держаться в тени, делали все от них зависящее, чтобы так оно и получилось.

И в дальнейшем Гагарин всегда старался не выделять себя не только из шеренги уже слетавших в космос и ставших всемирно известными своих коллег, но и из среды молодых летчиков, еще только стремящихся в Центр подготовки. Герой Советского Союза космонавт Ю. Глазков и сейчас вспоминает теплую товарищескую поддержку, оказанную ему Гагариным в трудную минуту: «…Оставалось только собеседование на комиссии. Я, видимо, переволновался, и Юрий Алексеевич очень мягко и ненавязчиво помог мне прийти в себя».

Совершенно не воспринимал Гагарин и молитвенно-почтительного отношения к своей персоне, исключающего возможность какой бы то ни было шутки по его адресу.

Однажды я был свидетелем того, как ему рассказали, что очередную входящую в моду девчачью прическу — косички с бантиками вбок — прозвали «полюби меня, Гагарин!». Он очень смеялся, причем смеялся без малейшего оттенка самодовольства (вот, мол, какая популярность, даже прически в мою честь называют!) или, напротив, уязвленного самолюбия (как это столь мелочное дело связывают с моим именем!). Смеялся, потому что ему смешно.

Впрочем, не всякую шутку он поддерживал так охотно. Всеяден в этом отношении не был. Увидев однажды юмористический рисунок, на котором он был изображен стоящим у доски и назидательно читающим лекцию о космическом полете Герберту Уэллсу, Алексею Толстому и Жюлю Верну — вот, мол, все, оказывается, совсем не так, как у вас написано, — Юра недовольно поморщился: «А то без меня они, бедные, не справились…»

Нет, не загипнотизировала мировая слава этого человека. Устоял он перед ней. Выдержал.

И — что, я думаю, особенно важно — положил этим начало традиции: чтобы никто из наших космонавтов (а их теперь уже, слава богу, более полусотни) не проявлял склонности к тому, что называется «взбираться на пьедестал», а если такая склонность все же возникнет — удержался бы. Самостоятельно или не без помощи товарищей, но обязательно удержался!