Юлиан Семенов - Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго...

— Вот-вот. Должно быть, не случайно гениальный Достоевский ломал каноны. Ему не важно было «кто», а важно было «КТО» и «ПОЧЕМУ».

— Не понял?..

— Не в конкретном Родионе Раскольникове дело. А в появившемся новом по отношению к тому времени и к той России социальном типе: нищем интеллигенте — разночинце, метящем в «наполеоны». Дважды Достоевский, всякий раз, правда, под другим углом зрения, обращается к этому явлению — в «Бесах» и в «Преступлении…» Как это? Почему? Зачем раскололось общество на тех, кто взял на себя право убивать, и на тех, которых можно УБИВАТЬ?! Откуда это? Раскольников — не герой и не антигерой, не тип и не типаж, а а н а л и з ситуации. Стало быть: КТО? Второй вопрос: ПОЧЕМУ? Каковы глубинные механизмы, каким образом переплелись невидимые социальные, этические, бытовые нити, в п е р е с е ч е н и и которых и родилось преступление?

— Однако когда читаешь «Аукцион», напряжение почти детективное…

— Спасибо. Вот ты сказал: «крутой» сюжет. Но если под сюжетом понимать нечто хорошо придуманное и точно выстроенное, то ничего подобного там нет.

— То есть?

— Я был в Ялте и радостно писал «Экспансию». Однажды ночью раздался телефонный звонок, и мой хороший друг, барон Эдуард фон Фальц-Фейн (русский по происхождению, сын основателя «Аскания-Нова», один из руководителей «Комитета за честное отношение к произведениям русской культуры, оказавшимся на Западе». Кроме Э. фон Фальц-Фейна в него входят Ж. Сименон, Дж. Олдридж, до последних дней своей жизни принимал участие в его работе М. Шагал. Подробнее об этом можно прочитать в книге Ю. Семенова «Лицом к лицу». — А.Ч.) поведал, что «Сотби» готовит к распродаже коллекцию Сержа Лифаря, доставшуюся ему от Дягилева. Когда я оказался в Лондоне и втянулся в д е л о, то испытал потрясение. Увидел, как мертвой, бульдожьей хваткой вцепляются в произведения русского искусства те, кому противна сама идея д и а л о г а.

— Почему? Какое отношение Врубель имеет к диалогу?

— Выходит, самое непосредственное. Начну по порядку. Отношение к русскому искусству на Западе двоякое. Одни видят в нем я в л е н и е, достойное созерцания, преклонения. Говорю так не только потому, что речь идет о культурном наследии моего Отечества, но и потому, что на Западе прекрасно понимают: без Петра Ильича Чайковского, Сергея Васильевича Рахманинова, Сергея Сергеевича Прокофьева, Игоря Федоровича Стравинского современной музыки быть не может. Как не может быть современной живописи без Врубеля или Кандинского, Шагала или Малевича. А театра — без Станиславского, Мейерхольда и Вахтангова, балета — без Фокина и Нижинского, Дягилева, Карсавиной. Так вот, одни в этом видят явление, а другие — в явлении видят деньги, которые туда можно вложить и получить п р и б ы л ь. Палец о палец не ударив. Это если рассечь по одной плоскости.

Есть и другое р а с с е ч е н и е. Первые считают, что произведения русской культуры суть национальное д о с т о я н и е и должно быть возвращено как и п а м я т ь; другие же полагают, что вправе лишить народ и достояния, и памяти. Авось, забудут, а ежели забудут, то за беспамятство ударим, еще раз докажем: нет пророка! Но вот беда — не забываем; чтим и бережем от забвения.

Срез третий. В борьбе за возвращение объединяются самые различные силы; диалог перерастает в сотрудничество; иным же сие неугодно: мешает попыткам изолировать мою страну, мешает отсекать честных и здравомыслящих людей Запада от разрядки.

Такие вот дела…

Возвратившись домой, я отложил в сторону «Экспансию» и з а п и с а л роман «Аукцион», практически дневниково изложив происходившее в Лондоне, попытался показать, кто, как и почему помогает или вредит. Так что — нет сюжета, есть правда. А читательское напряжение? Значит, удалось…

— Теперь поговорим об «Экспансии». Вас не огорчают сетования читателей, что в новом романе Штирлиц «какой-то не такой»?

— Но ведь и обстоятельства иные. Закончилась война, кардинально изменилась расстановка сил; начался раскол; англо-американским союзникам показалось выгодным обратить против нас свою политическую активность.

В августе 1945 года начался ядерный век; временная монополия на владение атомным оружием породила опасные иллюзии — будто бы стало возможным разговаривать с Советским Союзом языком силы, языком диктата. А Штирлиц так надеялся, что после победы возвратится на Родину… Но, увы, теперь уже мало кто помнит, что вернуться домой из франкистской Испании было нелегким делом, тем более что Штирлиц едва стоял на ногах после ранения…

Нам, отдаленным от тех событий д и с т а н ц и е й в сорок лет, известно главное: надежды военно-промышленного комплекса на ядерную монополию не оправдались, как не оправдались их намерения увидеть мою Родину ослабевшей, подчиняющейся…

Тогда, в сорок пятом, многое только начиналось… Исаев, однако, вовсе не супермен. Я никогда не стремился писать его эдаким сверхчеловеком, который «одним махом семерых убивахом». Писать так — значило бы идти п р о т и в правды. Сила его не только и не столько в мускулах, хотя и они важны. Сила его прежде всего в непоколебимой уверенности в правоте дела, за которое он борется, в правоте антифашизма, в правоте борьбы против новой войны — вот в чем сила!

— В романе «Экспансия» есть глава «Позиция», в которой рассказывается о самых первых шагах правительства СССР в этом направлении. Какова степень ее документальности?

— Абсолютная. Я глубоко благодарен Андрею Андреевичу Громыко за то, что он нашел возможным рассказать мне о том, как эта п о з и ц и я вырабатывалась, проводилась в жизнь, о том, что ощущал и как действовал в те годы Чрезвычайный и Полномочный посол СССР в США. История — далеко ведь не только хронология событий; творят историю люди, а потому она — и социология, и психология, и хроника п о с т у п к о в.

Мы не имели бомбы, но мы ее и не хотели. Мы боролись против бомбы. Нас не поддержали; в честности нашей борьбы усомнились: дескать, потому и возражаете, что не имеете.

Мы сделали свою бомбу. А борьбу не прекратили. Не мы начали, но мы предполагаем остановиться. Разве не то же самое происходит нынче? Нас втягивают в качественно новый этап гонки вооружений. Мы не заинтересованы в этом. Мы возражаем и снова предлагаем остановиться. История преподает свои уроки для того, чтобы их усваивали, для того, чтобы на них учились. Забывать их — недальновидно.

— Роман «Экспансия» заканчивается тем, что Штирлиц уезжает в Латинскую Америку…

— Роман «Экспансия» не заканчивается. Опубликована только первая книга романа. Готовится к печати вторая. Будет и третья. «Экспансия» — новая серия романов о послевоенном мире. Поэтому ощущения, будто первая книга — долгая экспозиция, в общем-то верны. Вначале надо показать у з е л. Затем — как он распутается.