Александр Блок - Том 7. Дневники

15 января

Вчера днем корпел над III книгой. Вечером у мамы (она потрясена «Сашкой Жегулевым», я почти весь вечер разубеждал ее).

Сегодня корпел весь день. Дописал стихи (заключение III книги). Письмо от Н. Н. Скворцовой, на которое я, по крайней мере сегодня, не отвечаю.

Пишу О. К. Соколовой (в ответ на ее новое напоминание): я могу написать предисловие к ее дневнику (нужно Туманову и всякому издателю); но: предисловие ей может не понравиться. Второе: кто будет сокращать] Третье: кто будет держать корректуры? Прошу ее письменно разрешить мои недоумения. Если она согласна принять участие е издании, я прошу позволить написать предисловие и направить ее «к тому лицу, от которого печатанье будет зависеть».

Маленькая вечером у Адды Корвин (скучает).

16 января

Девятая годовщина Соловьевых. Думал и о них и о милом, бедном Сереже.

Додерживаю корректуры. Пишу благодарность Брюсову за его статью. Письмо от Вячеслава с предложением чествовать Бальмонта.

Такой же однообразный день, как многие предыдущие. Опустошенная душа. Я должен куда-нибудь уехать, ненадолго переменить жизнь.

Ответ от Соколовой — опять бестолковый и неделовой.

17 января

Вчера на ночь читал «Ад» Стриндберга. Сегодня утром — письмо от m-lle Скворцовой. На днях было письмо, в котором она зовет меня подлецом. После этого — письмо, в котором она «согласна помириться», если я отдам ей все свои стихи (бывшие и будущие). В сегодняшнем: я ни в чем не ошибался в том письме, за которое она меня назвала подлецом. — Если бы я был моложе, на меня все это производило бы сложное впечатление. Теперь производит только впечатление путаницы. Я смотрю (за окном мороз, солнце) на лампу в столовой и сосредоточенно думаю о том, как бы разрешить эту скучную путаницу. Вдруг вижу, что в лампу проникло сознание, на ней — фигурки драконов, хотя и довольно добродушных, — между резервуаром и колпаком. Так вот как следует, значит, поступать.

Днем лежу, дочитываю «Ад», пишу предисловие к Соколовой.

18 января

Днем лежу, читаю «Неугасимую лампаду».

Вечером — мама, — до поздней ночи разговариваем, все устали.

Утром в «Русском слове» — о юбилее Стриндберга.

19 января

Н. Н. Скворцовой:

В одном письме Вы называете меня подлецом в ответ на мое первое несогласное с Вами письмо. В следующем Вы пишете, что «согласны помириться». В третьем Вы пишете, что я «ни в чем не ошибался» в том письме, за которое вы назвали меня подлецом. Только в Вашем сегодняшнем письме я читаю наконец человеческие слова. Но все предыдущие письма отдалили меня от Вас. Если бы Вы знали, как я стар и устал от женской ребячливости (а в Ваших последних письмах была только она), то Вы так не писали <���бы>. Вы — ребенок, ужасно мало понимающий в жизни, и несерьезно еще относитесь к ней, могу Вам сказать это совершенно так же, как говорят Вам близкие. Больше ничего не могу сказать сейчас, потому что болен и занят. Мог бы сказать, но Вы все равно не услышите или не так поймете, и пока я не буду уверен, что Вы поймете, не скажу. (Сейчас переписываю и совершенно забыл, что имел в виду.) — Для того чтобы иметь представление о том, как я сейчас (и очень часто) настроен (но не о моих житейских обстоятельствах и отношениях), прочтите трилогию Стриндберга («Исповедь глупца», «Сын служанки» и «Ад»). — Я не требую, а прошу у Вас чуткости.

20 января

Люба была на могиле отца. Только что поставленный памятник, против ожидания, приличен (грубые, некультурные глыбы — столбы с цепями; медальона, который испортит многое, еще нет). Рядом прислонен бывший деревянный крест, испещренный надписями — излияния химиков: «Чудовские химики», «На этой могиле не надо памятника», «Gloria aeterna» [53] «Вечная слава» (лат.) и т. д. А внизу — «Звоните по телефону 40–42, правая кнопка, к гимназистке VIII класса».

Сзади — бедная могила Владимира (Володи) Менделеева, занесенная снегом; Люба отняла у отца два веночка из елки и положила на нее. Люба принесла несколько красных веночков.

Воротясь домой и увидав за окном в столовой подушку из снега, Люба стала представлять, как там идут маленькие человечки на лыжах вдоль по канату. Придется подарить ей коробку оловянных солдатиков.

Вечером маленькая смотрит на систему Далькроза в Михайловском театре.

Письмо от Миролюбова, вчера от Бори. Дострочил предисловие к бабьему дневнику.

21 января

Неожиданно утром — письмо от Бори, приехавшего с женой. Пишу ему, что я болен, никуда не выхожу, может быть, через несколько дней…

Весь день (с обедом) у меня мама — хорошие разговоры с ней. Маленькая вернулась к обеду от Адды Корвин, излагала ей свою Далькрозу. Это — шутя, маленькая относится правильно, ей следует иногда позабавиться только.

23 января

Письма и переписка предисловия к дневнику Соколовой. Вечером приходил Пяст. Таня сказала ему, что я болен. Вчера на ночь — увлекательное чтение книги Муратова.

25января

Мой сегодняшний ответ Боре.

Вчера утром — разговор с Любой о том, что ей так долго невозможно жить (недурной разговор). Мягкая погода — мне лучше. Вечером Женя, говорим о дневниках, несколько слов о чахотке (Вера в санатории Халилла), о его болезни (прошедшей), ему нравится, как я разрисовал стену (третьего дня вечером — елка, заяц, еж, слонята, слонячий боже, комета, роза, лодка, орнамент, краб, рыба, лангуста, медуза — «морской зонтик», — закат солнца в море). Люба вечером смотрит пляски Адды Корвин. После ее (позднего) возвращения разговор с Женей сходит на нет, расстраивается.

Сегодня днем — мама, письмо от тети Софы (о печках) и ей, записка от Марии Павловны.

Тягостно, плохо себя чувствую, пусто, во мне мертвое что-то. Ночью — дикие (Над. Григ. Чулкова —?!) ужасные сны.

26 января

Сегодня пишу Руманову — прошу принять Соколову, не назначая определенного дня (потому что ей нужно сократить и исправить), и способствовать изданию ее дневника. Она принесет (или я пришлю) мое предисловие. Также пишу Зноско-Боровскому — просьбу по-прежнему (или с вычетом из будущего гонорара) присылать «Аполлон».

Мама третьего дня вдруг стала говорить, что хочет заняться спиритизмом. Я ответил на это, что лучше говеть, например у Аггеева (если она может).

27 января

Письмо дрожащим почерком от поправляющейся (от воспаления легкого) тети Сони. Тетя Лена умерла ударом и уже похоронена. Я даже фамилии ее не знаю; помню все, что с ней связано для меня: ворчба на нее тети Сони («она была тосклива», — пишет она). Бесконечные анекдоты Сережи («Нет, Соня, у меня сэм»), Декламация Расина, Послание Тютчевым: