Александр Блок - Том 7. Дневники

Припадок у мамы, тяжелые разговоры в «Сирине» — о евреях, об отъезде из Петербурга. Тщетные попытки встретиться со стороны Руманова и меня. 4-го апреля буду читать «Розу и Крест» в обществе, основываемом Недоброво.

Днем в «Сирине» и у Терещенки с Ремизовым.

Милая моя, милая, господь с тобой.

1 апреля

Вчера днем у меня Женя, мама, тетя. Вечером — с М. И. Терещенко и Е. И. Терещенко — «Кармен». Мария Гай не в духе. Сегодня весь день и вечер стряпаю новое издание собрания стихотворений. Утром — журналист с юга. Заходила мама. Днем — у доктора, прибавил весу.

Мокрая метель, тоска, сообщений с ней нет, она меня забывает там сегодня. Милая, господь с тобой.

7 апреля

Сегодня — два месяца, как милая уехала от меня. 2-го и 5-го — письма от милой.

Поездка в «Сирин». 5-го М. И. Терещенко уехал до 11-го — в Киев.

3-го — «Гибель богов», встреча со Зверевой.

4-го — чтение «Розы и Креста» в тяжелой обстановке. Успех. Присутствовало 70 человек.

6-го (Вербная суббота) вечером — у Зверевой, проболтал 4 часа. Значительная и живая.

7-го — вечером у меня были Руманов и Пяст. Руманов о производстве бумаги, о новой газете, о Мережковских, о… еврействе.

8 апреля

В «Сирине» с А. М. Ремизовым, в соседней комнате — Щеголев.

9 апреля

Заходила мама днем. Бездонная тоска. Мысль об отъезде. Обед на Финляндском вокзале, печальный закат в Шувалове.

10 апреля

Наконец закончены тексты для нового издания трех книг стихов. Над указателями бился все эти дни. Днем — в «Сирине» на минуту, потом — с А. М. Ремизовым — покупали яички к Пасхе (милой, маме, Францу, тете, А. М. Ремизову). Алексей Михайлович купил зеленый малахитовый ящичек Серафиме Павловне, — вчера он достал у Пелагеи Ивановны аванс. Грустно, грустно все…

Второй раз звонил г. Всеволодский, предлагает устроить Любу летом «играть». Пишу милой. Письмо от милой.

Я купил путеводитель по Новгороду, но решил не уезжать до Пасхи.

11 апреля

В «Сирине», Михаил Иванович вернулся — мрачный и тревожный.

12 апреля

Я обедал в Белоострове, потом сидел над темнеющим морем в Сестрорецком курорте. Мир стал казаться новее, мысль о гибели стала подлинней, ярче («подтачивающая мысль») — от моря, от сосен, от заката.

13 апреля

Днем сидели мы у М. И. Терещенки и у меня с ним, катались на острова, обошли пешком весь Елагин остров. Говорили о его планах, обо мне, о религии и искусстве. Он говорит: он в искусстве «ретрограден», не может найти, как Дягилев, людей с будущим только — без настоящего, не умеет угадать. И к Станиславскому «в ученье» идти не хочет. Уйдет в свои дела, которых не любит, но искусства не забудет. — Мои стихи «Приближается звук…» запомнил почти наизусть. Говорит, что я много сделаю, если захочу.

Обедал я у мамы, много говорил ей о Терещенке, о себе, о критике. После чаю мы втроем с Францем ходили у Исаакиевского собора. Крестный ход был меньше, жандарм раздавил человека, ночь была прекрасна и туманна. Празднично было. Встретили Женю.

14 апреля

Обедаю у мамы. Милая, думаю о тебе, господь с тобой.

15 апреля

Писем от милой нет. Пишу ей.

16 апреля

К вечеру — поздравительные портреты зайцев от милой.

Заходил Д. Кузьмин-Караваев, не застал меня дома. Днем я был у сестер Терещенко, потом катались вчетвером, объехали все острова и на Удельную. Болтали и смеялись, было весело. Пелагея Ивановна, которую я не видал давно, опять говорила замечательное. Она читала «Вампира — графа Дракулу» — и боялась, положила горничную спать с собой. Перед окном ее спальни — дерево, любимое в Петербурге, на нем ворона сидела в гнезде. Гнездо разрушили. Утром после чтения «Вампира» ворона вращала глазами и пугала. — Пробует все средства, которые рекламируют в газетах. Для цвета лица, кремы и т. д. Раз проснулась утром, намазав на ночь лицо, и не могла открыть глаз — вся кожа сошла с лица.

— Об авиаторах — о том, который летел с Горгоны и не долетел до берега, его не нашли. Был маленького роста, огромные черные глаза, очень смелый. Как Латама убил буйвол. О шофере Роспиде: не любит Петербурга, скучает, любит природу — «бедный». О декадентстве, и декадент я или нет. — Хотела лететь на аэроплане, но боится.

— Скоро уезжают сестры.

Потом мы с Михаилом Ивановичем ходили по Дворцовой набережной. Обедал я у мамы.

17 апреля

В газетах — известие об аресте Мгеброва.

20 апреля

Прежде всего — эти дни: письмо от милой с торопливыми и сухими вопросами о лете. Я стал было отвечать, но разнервничался, не ответил еще. Так тянется, тянется непонятная моя жизнь.

17-го обедал с мамой и Францем у тети, 18-го был в «Сирине», мы с Алексеем Михайловичем, не дождавшись Терещенки, ходили, прошли весь Невский, говорили о Станиславском, когда с ним увидимся, о занятиях для наших жен. — Вечером пошел я в цирк, почти заснул с тоски и отвращения. С борьбы, которая когда-то казалась мне великолепной, я ушел, задолго до конца.

19-го — днем в «Сирине», М. И. Терещенко, потом приехали Пелагея Ивановна и Елизавета Ивановна, вместе отвезли меня домой. Пелагея Ивановна.

После обеда, на холодном закате, я снес письмо К. С. Станиславскому с просьбой выслушать «Розу и Крест» в присутствии А. М. Ремизова только.

Потом — у мамы, Женя и Гущин наскакивают друг на друга как петухи, ничего взаимно не понимая, Веригина болтает свое, женское, Олимпиада Николаевна киснет, Франц спит. Взял у мамы «Опавшие листья» Розанова, экземпляр М. П. Ивановой с надписью. Читаю и на ночь и утром 20-го.

20-го. Позвонил Городецкий — о векселях. Я спрашивал его о Вяч. Иванове, об Италии. Он опять привез «итальянские стихи». Вяч. Иванов еще более ругал его (в Риме), чем я. Ребенок у него большой и здоровый. Вчера, говорит, в «цехе» говорили об И. Северянине и обо мне. Васе Гиппиусу нравится «Роза и Крест». В акмеизме будто есть «новое мироощущение» — лопочет Городецкий в телефон. Я говорю: зачем хотите «называться», ничем вы не отличаетесь от нас. Он недоволен тем, что было столько «шуму и злобы». Я говорю: главное, пишите свое. Он согласен.

Потом звонила m-me Копельман и говорила, что теперь курсистки заняты экзаменами, так что лучше отложить чтение «Розы и Креста» до осени.

В это время посыльный принес необыкновенно милый ответ от К. С. Станиславского. Может быть, он придет завтра слушать «Розу и Крест»…

Все утро прождал я К. С. Станиславского. В 1-м часу позвонил он: жар, боится, послал за градусником, будет сидеть дома, может быть — завтра. В 1 час пришел А. М. Ремизов, дал я ему цветной капусты и ветчины.

Поразил меня голос Станиславского (давно не слышанный) даже в телефоне. Что-то огромное, спокойное, густое, «нездешнее», трубный звук.