Александр Блок - Том 7. Дневники

Газета: прорыв Рижского фронта, небывалое падение рубля и голод в Москве.

Тетя переселяется в свою комнату. Я работаю весь день дома. У меня Бабенчиков, превосходно сделавший Веревкина, в противоположность стряпне Евг. Иванова, над которым я злобно мучусь, тратя втрое больше времени на его мазню, чем на чистую стенограмму.

23 августа

Утром Женя, которому я долго говорил неприятности и вернул стенограммы для переделки.

По дворцовым слухам, Венден уже взят, т. е. немцы прошли 80 верст.

Разговоры с Муравьевым (о стенограммах, Миклашевском, редакторах и сдельной плате), Идельсоном, Спичаковым-Заболотным (о Протопопове), С. В. Ивановым (он уходит из комиссии, как председатель беженской комиссии; беженцы из Риги уже появились; вопрос, дадут ли вагоны для их эвакуации).

Мама получала аттестаты на деньги в крепости.

Вечером — телефон от Княжнина.

Очень тяжело. Серый день, дождь к ночи.

24 августа

Черные газеты.

Много работы с утра — полдня.

Днем — у мамы (дал ей Гучкова).

Обедал Княжнин, желающий устроиться в комиссию. Письмо от Л. Я. Гуревич. Она готовится к смерти.

Вечером — Люба у своих. Телефон от Бабенчикова.

Резкий ветер, холодно, испанский закат, но черная, пустынная, железная ночь.

25 августа

Допрос Поливанова и Коковцова. Разговор с председателем; с приглашением Княжнина едва ли что выйдет. Путаник Миклашевский. Занятия стенограммами — часы. Люба у заболевшей Анны Ивановны. Вечером я у мамы.

26 августа

После занятий, во второй половине дня, — в комиссию. Хождение по следовательским камерам, комната переписчиц, стенограммы, Председатель велел представить записку о необходимости третьего редактора.

Обед с председателем, с ним к нему, провожаю его и Малянтовича на Николаевский вокзал. Разговоры с Муравьевым по дороге (он заезжал проведать Макарова в лечебницу Герзони) и на платформе — о государственности, о положении сейчас, о Художественном театре. Муравьев считает себя социалистом и государственником, анархические просторы (полная свобода личности) в будущем. Государственная форма, могущая дать полную свободу личности, есть, по его мнению, демократическая республика. Он хорошо знает В. И. Танеева, волтерьянца. Уезжает к себе в именье — на Чуприяновку.

Возможно, что Чрезвычайная следственная комиссия будет скоро эвакуирована в Москву. Муравьев измеряет необходимость не опасностью от немцев, а упадком настроения в комиссии, которое поднимется в Москве, долженствующей, по его мнению, играть виднейшую роль в дальнейшем. Вероятно, он прав, хотя его лично, конечно, тянет к Москве. Вопрос в помещении служащих и в потребном числе вагонов.

№li tangere circules meos. [75] Не тронь моих чертежей (лат.) Вокзал кишит уезжающими. Я возвращался на автомобиле (бывшем великой княгини Марии Павловны), управляемом солдатом. Черная Казанская улица, прожекторы автомобиля и два луча прожекторов, ищущие в небе цеппелинов. Слабые лучи, бледные и короткие, сравнительно с лучами германского прожектора, охватывающего четверть неба, когда он поднимется ночью из-за снежного поля.

Люба была весь день у Анны Ивановны, которая больна.

27 августа

Ожидавшееся на сегодня выступление большевиков до 12 часов дня не подтверждается.

Люба с утра ушла доставать билет для Анны Ивановны.

Утром у меня Женя, принес Лодыженского и Челнокова, я дал ему Волконского.

Мама сама предположила, в случае эвакуации (моей с Любой), переехать в Шахматове, с которым из Москвы легче поддерживать связь. Тетя?

Днем я у мамы (с тетей).

2 5 августа

Меня интересует вопрос: вчера в 1 час ночи я ложился, слушая те же звуки, которые слышны были, когда я в первый раз сошел с поезда (этапного) в Ловче I, в жаркий летний день: далекая канонада. Сегодня с утра (в казначейство за мамиными деньгами) — звуки, похожие на пушки. Между тем гроза (небесная, настоящая) действительно сегодня днем была (несмотря на холодные дни — гром и ливень). Где же кончается гром, и где начинаются пушки?

Экстренные выпуски газет о Корниловском заговоре, аресте В. Львова и многом другом, вопрос о директории (пять человек, в их числе — М. И. Терещенко и Савинков), о движении на Петербург кавалерии.

Люба с утра берет билеты для Анны Ивановны. Возвратясь от нее, передает: «Керенский развелся с женой, а Тиме — с Никсой Качаловым, и Керенский венчался с Тиме в Романовском соборе в Царском Селе».

Я нарочно записывала эту гнусность в такой день; в ней видно ясно, что такое «контрреволюция». Ход мыслей таков: я — чухонка, но с казачьей кровью, Корнилов — казак, m-me Апраксина, удобства, хвосты, булки, именье сохранится.

Из этой схемы ясно, что Корнилов есть символ; на знамени его написано: «продовольствие, частная собственность, конституция: не без надежды на монархию, ежовые рукавицы».

Слух, что Корнилов идет на Петербург.

Свежая, ветряная, то с ярким солнцем, то с грозой и ливнем, погода обличает новый взмах крыльев революции.

Вечером у мамы. Ночь — небо в белых клочьях, крупные звезды, почти нет огней, вой ветра, начинается наводнение.

Вечерние газеты жутковаты. На углу Английского проспекта — маленькая кучка. Солдат веско и спокойно заступается за Корнилова, дивизия которого находится уже между Петербургом и Лугой, а рабочий кричит ему: «Товарищ № 9!» (9-й номер — выборного списка кадетской партии).

Ночью ветер крепнет, вода поднимается; тучи и звезды. Заводы работают (пар вздыхает). Три отчетливых выстрела, и опять — мысль: связаны ли они только с подъемом воды в Неве?

Швейцар Степан радуется происходящему; мудро радуется тому, что Рига есть дело, может быть, этой кучки контрреволюционеров, а не солдат, которые много виноваты, но на которых всё валят.

29 августа

Безделье и гулянье по Невскому — настроение улиц, кронштадтцы.

Если бы исторические события не были так крупны, было бы очень заметно событие сегодняшнего дня, которое заставляет меня решительно видеть будущее во Временном правительстве и мрачное прошлое в генерале Корнилове и прочих. Событие это — закрытие газеты «Новое время». Если бы не всё, надо бы устроить праздник по этому поводу. Я бы выслал еще всех Сувориных, разобрал бы типографию, а здание в Эртелевом переулке опечатал и приставил к нему комиссара: это — второй департамент полиции, и я боюсь, что им удастся стибрить бумаги, имеющие большое значение.

Во всяком случае, уничтожено место, где несколько десятков лет развращалась русская молодежь и русская государственная мысль.

Кузьмин-Караваев назначен начальником штаба того отряда, который должен принудить к сдаче корниловские войска в Луге.