Александр Блок - Том 7. Дневники

«Les mmnoires du diable» — Вольф, II, 103; «Репертуар и Пантеон», 1842, № 11.

12 декабря

ШЕКСПИР

1564 — рождение. Old merry England. [92] Старая добрая Англия (англ.)

1582 — женитьба на Анне Гесуэ (18 лет ему).

1583–1585-трое детей.

1585–1587. Уехал из Стратфорда в Лондон. «Браконьерство». Актер. Сначала — присматривал за лошадьми или помощник суфлера?

1593–1594. «Венера и Адонис» и «Лукреция».

1596 — смерть единственного сына Гамнета.

1597 — покупка большого дома в Стратфорде. 1599 — получил дворянский герб.

1601 — смерть отца. Гибель Эссекса и Соутгемптона.

1602 — покупка земли под Стратфордом.

1603 — смерть королевы Елизаветы.

1607 — выдал замуж старшую дочь.

1608 — смерть матери.

1616 — смерть.

37 драм

1591 или около: «Тит Андроник». «Король Генрих VI» (I часть). «Два веронца». «Комедия ошибок».

1592 — «Король Генрих VI» (II часть). «Бесплодные усилия любви». «Ромео и Джульетта». «Король-Генрих VI» (III часть).

1594 — «Усмирение строптивой». «Король Ричард III».

1595 — «Венецианский купец». «Сон в Иванову ночь».

1596 — «Король Джон». «Король Ричард II».

1597 — «Король Генрих IV» (I часть).

1598 или около — «Конец делу венец». «Король Генрих IV» (II часть).

1599 — «Много шуму из ничего». «Король Генрих V».

1600 — «Виндзорские кумушки».

1601 — «Двенадцатая ночь». «Как вам это нравится».

1602 — «Гамлет».

1603 — «Юлий Цезарь». «Мера за меру».

1604 — «Отелло».

1604–1605 — «Король Лир».

1606 — «Макбет».

1607 — «Тимон Афинский».

1608 — «Антоний и Клеопатра». «Перикл».

1609 — «Троил и Крессида». «Кориолан».

1610 — «Зимняя сказка». 1610–1611 — «Цимбелин».

1611 — «Буря».

1613 — «Король Генрих VIII».

Первый период: 1590–1594 — Подражательность и очарование жизнью (?).

Второй период: 1594–1601 — Беззаботность. «Фальстафовский».

Третий период: 1601–1609 — «Душевный мрак» (?). «Гамлетовский».

Четвертый период: 1609–1616 — Примиренность (!).

13 декабря

Вчерашнее экстр<���аординарное> соединенное заседание режиссерского управления и местного комитета в театре по поводу заявления Юрьева об уходе.

Конечно, очень тяжело. Юрьев очень много ломался над всеми два года. Ломался гораздо больше, чем имел право по своим размерам. И вот всеобщее озлобление сказалось. Люди вопили от ярости (конечно, в воплях было много и актерского). «Благородство» и «ревность о доме» во всех таких случаях внушает мне не полное доверие, я всегда вижу что-то второе, не слишком казистое (как среди актеров, так и среди литераторов). Вообще, когда патетически говорится о нравственности, она в большей опасности.

Я нашел в себе силу указать на свою точку зрения: считая поступки Юрьева возмутительными и разделяя мнения присутствующих, я хотел бы, однако, чтобы кара была мягче, ограничилась бы воздействием товарищей, местного комитета, общего собрания, «профсоюза» даже, прессы даже — только чтобы дело не дошло до «милиции», потому что Юрьев — художник, а искусство с воздействиями какой бы то ни было власти несовместимо.

За это я претерпел нападение Монахова, Лаврентьева, Старостина и Андреевой. Лаврентьев вопил, что Юрьев вовсе не художник, а только работник, что всем, что он дал, он обязан тому окружению, которое дал ему театр. Мысль, не лишенная доли истины, но чувствуется личная обида. Андреева, по обыкновению, выплюнула на меня всю свою злобу… на этот раз лучшей ее язвой было — обозвать меня «зрителем», У Крючкова злобно косился рот. Старостин по-мужицки сказал, что Юрьев, хоть и художник, досадил всем столько и все столько от него терпели, что щадить его не стоит. Общее мнение было таково, что надо устроить, чтобы не он ушел, а его с позором ушли.

Я не раскаиваюсь в том, что оказался в роли защитника, хотя и очень слабого, но услышанного, Юрьева, которого вовсе не обожаю. Однако же дело обойдется для Юрьева без полиции не благодаря мне, а благодаря тому, что на днях Крючков, совместно с «профсоюзом», потерпел жестокую неудачу на этом деле в опере. Именно: Мозжухину не дали той же красной строки, и он отказался петь. Милиция привела его в театр. Он все-таки не пел. У него разлилась желчь, и он стал героем, «пострадав» и получив много сочувствий от труппы и публики.

Юрьев хотя и слабый, но представитель классической традиции в театре. Классика, в отличие от романтики и натурализма, состоит в том, что дается зрителю твердый каркас; такие зрители, как я, умеющие смотреть, украшают этот каркас любыми узорами; вот я и украшал Юрьева и сразу отличил его от всех других, как предмет, годный для украшения, когда в первый раз пришел на «Дон-Карлоса» в Большой драматический театр, еще не служа там. Юрьев говорит, движется, гримируется, носит себя так, что фантазии зрителя просторно. Вот почему он — художник. Есть совершенно обратное — наполнять себя содержанием, которое достойно того, чтобы его воспринимал зритель. Это делают актеры обратного типа. В отношении Позы мы и хотим пробовать в этом направлении (с Мичуриным!).

Вчитываясь в «Карлоса» с целью указать новому составу путь возможных уклонений от игры прежних исполнителей и поговорив об этом с Лаврентьевым (как всегда, отрывисто, полунамеками), — я пришел к следующему.

Всего прочнее позиция Монахова. Он плохо забывается, когда перечитываешь драму. У него многое от Шиллера. Тем не менее можно попытаться, не нарушая Шиллера, придать Филиппу черты менее «благообразные», более отталкивающие, отвратительные, слюнявые, старческие, острые, жестокие. Вспоминал де-Костеровского Филиппа.

Карлоса в театре, конечно, не было и тени, о чем, к сожалению, нельзя говорить труппе. Чего же требовать от г. Максимова?

Карлос — чист, необыкновенно юн и попадает в странные положения, не то, что неудачливые или ложные, но близко к тому. Он постоянно разочаровывается, постоянно ломают ему душу, причем он еще и пассивен по сравнению с Позой. Однако гамлетизма в нем вовсе нет. Это — юноша, которому суждено не жить, а погибнуть, на всех его делах — печать этого.

Поза (новый, не «классический») должен быть наполнен содержанием большим чем его слова; сила убеждения разлита в нем; он и наивнее, и проще, и, может быть, даже менее красив, и вместе — общественнее.

Он воспитывает и держит Карлоса так же, как великий инквизитор — Филиппа; но до какой степени противоположны эти воздействия и влияния!

Сила добра и сила зла. Так купаться в лучах этого добра может только человек, так легко и широко дышащий, как Шиллер. В литературе почти нет подобных образцов естественного, непринужденного изображения добра, — вот в чем сила Шиллера. Он сам — Поза.

Еще о Филиппе: монаховский Филипп — величавый король, который теряет равновесие в течение этой драмы. Можно сыграть давно потерявшего равновесие, «сладострастно» ищущего опоры («человека»), самого себя обманывающего старика.