Николай Дубов - Родные и близкие. Почему нужно знать античную мифологию

— Тебе образование нужно получить, а не думать о заработке.

— Нет, мне нужно думать о заработке, потому что я… — Димка набрал воздуха в легкие, словно собирался нырять, и выпалил: — Потому что я хочу жениться.

Руки Вари в испуге взлетели к щекам.

— Ты что, спятил? Или дурацкие шутки шутишь? — сказал Шевелев.

— Не спятил. И не шучу.

Когда товарищи по работе или Зина жаловались на подростков, проходивших свой трудный и для родителей и для них самих «переходный возраст», Шевелев с радостью отмечал, что у них в семье этого не было. Конечно, все — и Сергей, и Борис, и Димка — проходили этот злополучный возраст, вызывающий столько нареканий, но у них всё это миновало как-то мягко и не очень заметно: ребята не заносились, не дерзили, между ними и родителями не возникало никакого отчуждения. Он понимал, что его заслуги в этом нет, всё складывалось так благодаря Варе. Её доброта, мягкость и такт гасили в зародыше возможные стычки и конфликты. Ни взаимная любовь, ни уважение к родителям, их авторитет ни разу не были поставлены под сомнение. И вот теперь, когда «трудный возраст» был давно позади, восемнадцатилетний Димка стал вдруг похож на взъерошенного парнишку годов тринадцати, которому любая блажь или глупость кажутся основанием для бунта против родительского «гнёта» и возможностью для самоутверждения. Стиснув зубы и наклонив лобастую голову, он всем своим видом показывал, что отступать не собирается.

— Господи! — сказала Варя. — Но ты же ещё мальчик! Ты просто не понимаешь, насколько это важный шаг и что он влечет за собой.

— Я уже не мальчик, мама, и всё понимаю.

— В истории, — сказал Устюгов, — можно насчитать немало случаев, когда в брак вступали в четырнадцать, двенадцать лет и даже ранее. Но происходило это в семьях всякого рода герцогов и королей в интересах династических — продолжения рода и сохранения власти. Поелику тебе не угрожает владетельный трон и даже наследственная должность, то мне кажется, можно так уж и не спешить…

Димка зыркнул на него и ничего не ответил.

— Может быть, — сказал Шевелев, — ты уже должен жениться? Как это теперь у молодежи называется — жениться на животе? Давай уж, выкладывай всё начистоту.

— Нет, не должен. Живота нет. Я просто хочу. И женюсь.

— Да ты же недоучка! — взорвался Шевелев. — Недоросль! Самый настоящий Митрофанушка — «не хочу учиться, хочу жениться»…

Димка вспыхнул и открыл рот, чтобы тоже что-то закричать, но не успел.

— Как не стыдно! — негодующе воскликнула Зинаида Ивановна. Стекла её очков сверкали, на всегда бледных щеках проступили розовые пятна. — Как вам не стыдно! А если это — любовь?

Это было не только неожиданно. Это было невозможно, как если бы встрепанные бетонные львы у входа в Музей украинского искусства вдруг поднялись со своих мест и начали танцевать жеманный гавот.

Зинаида Инановна, или, как чаще всего её называли, тетя Зина, была добродетельна. Кроме того, она была старой девой и потому добродетельной вдвойне. Она была ходячим сводом правил и норм поведения, кодексом благородства и порядочности. К чести её, следует сказать, что она не только исповедовала и проповедовала правила этики и высокой морали, но и сама неукоснительно им следовала. Это знали все близкие. Но они не знали того, что тётя Зина навсегда, как ей казалось, похоронила в своем сердце.

Когда Зина была молоденькой и очень привлекательной девушкой, к ней пришла настоящая большая любовь. Любовь была взаимной, и всё могло сложиться как нельзя лучше, но Зина уже тогда преисполнилась добродетелей, а кроме них, обладала стальной волей. Будь Зина честолюбива, она могла бы стать выдающейся государственной или еще какой-либо деятельницей, но честолюбия у Зины не было, она была студенткой педагогического института, и её стальная воля, не найдя себе надлежащего применения, обратилась против неё самой. Жених, её сокурсник, жаждал немедленного завершения любви, но Зина категорически воспротивилась. «Человек не должен быть игрушкой своих страстей, — сказала она, — жизнь следует подчинить самым высоким целям. Женитьба может помешать полноценным занятиям, поэтому с ней следует подождать. Кроме того, такое ожидание поможет проверить, насколько серьезны и глубоки наши чувства». А он не стал ждать — с отчаяния или в отместку женился на другой. Брак оказался неудачным. Потом он приходил к Зине, раскаивался в непростительной глупости и легкомыслии, жаловался на жену и детей, снова уговаривал её пожениться. Удушив свое чувство после предательства жениха, Зина жалела его, но все предложения решительно отклонила. Принять их означало бы разрушить семью, обездолить детей, словом, поступить безнравственно, а на безнравственные поступки она была не способна.

Коротко остриженные волосы Зины красиво, но очень рано поседели, ослабевшее зрение заставило её надеть очки, и с тех пор Зина такой и оставалась. Устюгов как-то заметил, что она, как мумия, не меняется. Словно оправдывая эту характеристику, Зина с ходом времени лишь медленно, еле заметно усыхала. О чувствах, о любви она говорила только применительно к литературным произведениям и их героям. Но она не простила себе своей вины, и, когда увидела, как все пытаются задушить в Димке то, что в свое время она сама задушила в себе, её благородное сердце восстало против чудовищного насилия.

— Что, если это любовь, я вас спрашиваю?

— Вполне возможно, — сказал Устюгов. — На этот предмет, был даже кинофильм под таким названием. Так сказать, советский вариант «Ромео и Джульетты»…

— Шекспира вы тоже будете высмеивать?

— Помилуй бог! — сказал Устюгов. — Это мог себе позволить только Лев Толстой. Он был исправным зеркалом революции, но в искусстве под старость стал зеркалом несколько кривоватым и расправился с Шекспиром по-свойски…

— Так почему же в театре, глядя на Ромео и Джульетту, — а ей было всего тринадцать лет! — вы умиляетесь, а когда сталкиваетесь с этим в жизни, начинается ханжество?

— Что касается меня, то я никогда не умилялся. По-моему, брак несовершеннолетних противоестествен.

— Дима совершеннолетний.

— По паспорту — да, в физиологическом смысле, вероятно, тоже… — Поймав страдальческий взгляд Вари, Устюгов осекся. — Всё, я молчу.

Ни жесткая позиция Шевелева, ни слёзы и уговоры Вари не помогли. Непреклонная решимость Димки при бурной поддержке тети Зины победила — Дима женился на своей Соне.

Жить молодые стали у родителей Сони — квартира у них была просторной, семья обеспеченной: отец Сони работал в каком-то торге. В каком и что он там делал, Шевелев не знал, да и не стремился узнать: к сватам и молодым он не ходил. Варя изредка ходила, но, возвращаясь, ничего не рассказывала. Зато Димка забегал к родителям часто, иногда вместе с женой. Миловидная пухленькая Соня была слегка апатична, однако держалась очень хорошо — всех внимательно слушала, охотно смеялась. Только на Устюгова, когда он приходил, Соня смотрела опасливо и настороженно: витиеватая речь его была не всегда ей понятна.