Николай Дубов - Родные и близкие. Почему нужно знать античную мифологию

— Вот именно! Мы с вами уже изогнутые рессоры, и лучше не пробовать выпрямляться. И ещё одно — при поездках самолет исключается. Поднимаясь и опускаясь, он круто набирает или теряет высоту. У нормальных людей при этом ощущается боль в ушах и прочее. Вы уже вне нормы. Поэтому, даже приземляясь, вы можете запросто попасть на небо или уж не знаю куда… Во всяком случае, спешить туда вряд ли стоит.

Рассказывая дома о советах профессора, Шевелев несколько смягчил их, а о запрете летать и менять климат умолчал совсем. Без профессорских рекомендаций Варя и Зина давно настаивали на необходимости отдыха, теперь они насели на него с такой категоричностью, что пришлось сдаться. Неизвестно было лишь, как и куда поехать.

— Неужели институт не может выделить тебе путевку? — спросила Варя. — Наверно, у районо меньше возможностей, а вот дали же Зине путевку.

— А я откажусь, если и дадут, — сказал Шевелев, — потому что я или сбегу оттуда и пропадут деньги, или убью санаторного радиста. Эти троглодиты с утра запускают свои дьявольские машины и до поздней ночи гвоздят отдыхающих эстрадной пошлятиной.

— Откуда ты знаешь? Ты же нигде не был.

— Знаю. Мне сослуживцы рассказывали. Я бы государственным декретом запретил установку радиоузлов в санаториях и домах отдыха… В целях охраны физического, а также духовного здоровья трудящихся…

Эстрадного лалаканья Шевелев действительно не любил, но дело было не в нём: он опасался, что запреты профессора записаны в его карточку, для получения путевки нужна санаторная карта, и поликлиника может её не выдать.

— А что, если, — сказала Зина, — что если тебе поехать в Алушту или в Рабочий Уголок?

— Без путевки?

— Туда можно и без путевки. Когда мы приехали в Алушту, на автобусной остановке была целая куча хозяек — предлагали койки, даже комнаты. Многие так и едут, дикарями. И в Рабочем Уголке некоторые так жили. Одни просто жили частным образом, а питались в столовке. А кое-кто даже снимал комнату и столовался у хозяйки.

— Может, в самом деле? — спросила Варя.

— А ты как будешь тут справляться?

— А что я? Сережа в Москве, ты будешь в Крыму. Мы втроем отлично проживем. Мне даже легче будет: одним нахлебником меньше, — засмеялась Варя.

…Люди знают, что они смертны, но лишь немногие одержимы неотступным страхом смерти и непрестанным ожиданием её превращают свою жизнь в пытку. Большинство сознательно или бессознательно избегает мысли о смерти, смутно надеясь, что она случится когда-то потом, в отдаленном будущем, и потому отмахивается от мрачных предостережений. Шевелев принадлежал к большинству.

Нарушая профессорский запрет менять климат, он пренебрег и вторым — решил не ехать, а лететь, чтобы сэкономить время и не маяться в душном вагоне. Маяться пришлось и в самолете. Ил-12 летел на небольшой высоте, день был жаркий, и машина то и дело проваливалась в воздушные ямы. Над Сивашом, где чередовались суша, белесые или странно розоватые озера, самолет стал похож на воздушную телегу, ковыляющую по невидимым гигантским булыжникам, — с такой силой после очередной ямы ударялся подбрюшьем в тугие потоки восходящего воздуха. После воздушной тряски поездка в автобусе показалась освежающей прогулкой. Давно перевалило за полдень, Шевелев проголодался и пообедал в столовой. То ли волнение, то ли искусство поваров лишили еду всякого вкуса. Он заспешил на пристань и попал к самому отходу рейсового катера.

Описания Зины оказались настолько точными, что спрашивать о дороге не пришлось. Он поднялся к верхнему ярусу домов. Осененная старой шелковицей дверь была открыта настежь. Шевелев постучал по косяку.

— Кто там? Входите, дверь открыта.

Шевелев миновал прихожую. В комнатке из-за стола встала вернувшаяся в юность тоненькая Марийка в коротком платье. Увидев его, она прикусила губу.

— Люба? — сказал Шевелев. — Ты меня не знаешь. Давай будем знакомиться…

— Нет, я вас знаю, — сказала Люба и покраснела. — Вы — мой тато…

— Ты не можешь меня помнить! Тебе было всего два года…

— А вот, — показала Люба.

Посреди стены, обрамленный вышитыми полотенцами, висел портрет Шевелева. Даже неумелое увеличение и грубая ретушь не смогли окончательно уничтожить сходство фотографии с оригиналом…

— Откуда это у вас?

— Нам тетя Зина прислала. Давно, — сказала Люба. — Так я побегу…

— Куда?

— За мамой. Вы садитесь, отдыхайте, я быстро…

Люба выбежала из комнаты, Шевелев вышел следом. Вот так же, вразлет, сломя голову, бегала и Марийка… Шевелев вернулся в дом. Голые побеленные стены, единственное украшение — его портрет. Свежевымытый пол. Две койки с панцирными сетками, шкаф, в углу комод, фабричный, но топорной работы стол, несколько стульев. Всё чисто, опрятно. И бедно. Скудно живет твоя дочь, Шевелев… Её братья не роскошествуют, но всё-таки растут в обжитом, уютном доме. А здесь всё как-то примитивно, случайно и наспех. Может, потому, что негде было взять? Может, от ощущения, что жилье это временное и через какое-то время начнется другая жизнь?.. Где? Какая?

Украшений не было, зато были шаткая даже на вид этажерка из ивовых прутьев, забитая книгами. Шевелев наугад взял одну — на форзаце четким Зининым почерком было выписано: «Чтение — вот лучшее учение. Следовать за мыслями великого человека — есть наука самая занимательная. А.С. Пушкин». Он посмотрел ещё и ещё — все книги были с назидательными надписями. Выходит, все книги прислала она. «Вот чертова кукла, — растроганно подумал он, — и когда только успела?..» И тут же почувствовал, что краснеет. Прошло ведь десять лет. Чертова кукла догадалась, а он нет… Молодец всё-таки она. Иначе где бы девочке в такой дыре доставать книги?

— Михасю! Любый мой Михасю! — Марийка вбежала в комнату и припала к нему. — Вот и дождалась тебя!..

— А ждала?

— Ты ещё спрашиваешь, Михасю!

— Что поделаешь, я ведь впервые за десять лет отдых себе устроил. Отпуска, конечно, брал, но сидел дома и работал. А теперь вот плюнул на всё — и к вам…

— Я вижу, какой ты заморенный… Даже хуже, чем тогда, на хуторе.

— Наверно, просто постарел. Сколько лет прошло…

— А вот живой календарь! Смотри, как наша донечка выросла. Мать уже догнала…

Начался суматошный, прыгающий разговор сразу обо всём, пока Марийка не спохватилась:

— А боже ж мой! Ты же голодный, а мы тут начали балакать…

— От голода я не умираю, а вот выкупаться после дороги хорошо бы.

— Так идите с Любочкой искупайтесь, а я тут пока приготовлю.

Шевелев никак не ожидал, что ему будет так трудно и неловко со своей дочерью-подростком. Прикусив губу, она всё время молчала, но он то и дело ловил на себе её изучающий, внимательный взгляд. Теперь, как вежливая хозяйка, она объясняла, что округлую скалу слева называют Медвежонком, а большая, заросшая лесом гора с правой стороны — Аю-Даг, Медведь. А пляж пустой, потому которые из дома отдыха, они вон в белой загородке, а больше никого нет, потому что сообщение с Алуштой только катером, а они не во всякую погоду ходят. И потом, здесь нет ни столовой, ни магазинов или базара, так что приезжим негде питаться. Изложив это, Люба замолчала. Чтобы прервать затянувшееся молчание, Шевелев стал спрашивать, что всегда спрашивают у детей взрослые, если не знают, о чём с ними говорить, — как она учится, хорошая ли школа и учителя, какие книги она читала… Люба отвечала охотно, но немногословно. На берегу Люба стащила через голову платье, оказалась в купальнике — купальник был ей уже нужен — и побежала к воде. Шевелев тоже разделся и с наслаждением погрузился в воду. Плавала Люба хорошо, но отдыхать лежа на воде не умела. Шевелев показал, как это делается. Дочь оказалась способной ученицей и сначала при его легкой поддержке, а потом и самостоятельно ложилась на спину и колыхалась на легкой волне, не шевеля ни руками, ни ногами.