Александр Огнев - Правда против лжи. О Великой Отечественной войне

В книге А. Безыменского «Гитлер и Сталин перед схваткой" (2000) убедительно опровергнута лживая версия Суворова. Израильский историк Г. Городецкий в книге «Роковой самообман. Сталин и нападение Германии на Советский Союз» (1999) основательно доказал, что идею упреждающего удара Сталин отверг. В отзыве об этом труде В. Невежин пишет, что «книги Суворова нашли… горячий прием у многочисленных читателей. Ведь в них — и особенно в «Ледоколе» — сквозит захватывающая дух идея: у будущего генералиссимуса имелся этот сценарий, и последний предусматривал нанесение удара по Германии в 1941 году!» (Нг. 18.11.1999). Заявив, что «Суворов и его «единоверцы» стремятся выдать за непреложную истину версию, не проверенную с помощью подлинных архивных материалов», Невежин приравнял манеру его доказательств к «псевдопублицистическому подходу». Отметив, что Городецкий излагает «прямо противоположную версию генезиса войны и при этом… опирается на документальную базу», он в то же время посчитал, что и его точка зрения — идею упреждающего удара Сталин отвергнул — «не выглядит более убедительной, чем суворовская», «отнюдь не является бесспорной и потому единственной». Группа исследователей (П. Бобылев, В. Данилов, М. Мельтюхов) провела скрупулезный анализ и доныне обсуждаемых историками «Соображений…» и сделала вывод: этот документ был действующим. И данный вывод «имеет право на жизнь, пока он не будет опровергнут — более основательно, чем это делает ученый из Израиля». Невежин считает, что Городецкий не до конца осознал значимость такого важнейшего события, как выступление Сталина на приеме выпускников военных академий РККА 5.05.1941 г. в Кремле, которое стало основой «развернувшейся в стране широкой идеологической работы по подготовке Красной Армии и народа к всесокрушающей наступательной войне», эта работа «обеспечивалась всей мощью пропагандистской машины ВКП(б) и советского государства» (Нг. 18.11.1999). Невежин не может вырваться из плена идеи своей книги «Синдром наступательной войны. Советская пропаганда в преддверии «священных боев 1939–1941» (1997). Недаром Копейкин хвалил ее за то» что ее автор «принадлежит к редким сторонникам концепции В. Суворова о подготовке Сталиным наступательной войны» (Рм.1998. № 4214). На самом деле не было тогда «широкой идеологической работы» по подготовке народа к такой войне, В конце мая 1941 г, мне довелось слушать московского лектора, он говорил и о наших отношениях с Германией, но в его выступлении не содержалось ничего такого, что было бы частицей подобной идеологической подготовки.

Резун и его компания подкрепляют мысль об агрессивности СССР аргументами, которым могут поверить лишь демагоги из «Союза правых сил»: подумать только, наши люди пели оптимистические песни, заявляли о своей готовности разгромить врага. В. Козлов подтверждал концепцию книг Резуна «Ледокол» и «День «М» тем, что многие рассуждения в них ему «показались достаточно аргументированными, помогающими понять суть происходящего», ведь «жителям СССР внушалось, что война будет преимущественно наступательной» (Мг.1997.№ 7. С. 154–155)."

Во втором томе учебного пособия «Русская литература XX века» (2002) под редакцией профессора Л. Кременцова приведены слова из знаменитой «Священной войны»: Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой. С фашистской силой темною, С проклятою ордой! Но чьи слова — не сказано. Почему? Дело в том, что либеральные мародеры, в их числе и А. Мальгин, распространяли в печати и по радио слухи, что написал эту песню не В. Лебедев-Кумач, он-де украл ее у истинного автора. Этой клевете поверил, видно, Кременцов, и потому он не назвал фамилию создателя песни. Лебедев-Кумач создал «Священную войну» в ночь с 22 на 23 июня 1941 г. 12.07.2002 г. в «ЛР» появилась статья смоленского литератора В. Мусатова, для которого истиной стали опусы Резуна, а тот в книге «День М» отнес написание «Священной войны» на февраль 1941 г. Мусатов повторил его вранье: «Сталин планировал крупную войну по оккупации всей Европы», «Гитлер опередил Сталина всего на две-три недели». Исходя из этой предпосылки, он заключил: «Предвидя же крупную агрессивную войну, Сталин, скорее всего, распорядился написать соответствующую песню и запустить ее в оборот с началом военных действий. Музыка к стихам Лебедева-Кумача, вероятно, тоже была написана до нападения Германии, потому что написать песню за тот краткий период времени, имевшийся в распоряжении композитора В. Александрова между появлением стихов в печати и их озвучиванием, было малореально». Поражает примитивность аргументов: «скорее всего», «вероятно» — и никаких фактов. А зачем Сталину понадобилась эта песня? Он-де готовился «к агрессивным действиям» а «если мы нападем, чтобы люди не шептались по углам, мы войну объявим народной, объявим священной, придумав сказку о коварных фашистах, собравшихся нас в полон забрать, а затем пойдем сколачивать им крепкий гроб». Обосновать эти мысли Мусатов решил самим содержанием «Священной войны». Он комментирует процитированные слова «поля ее просторные не смеет враг топтать»: «Как он мог говорить о топтании неприятелем наших полей, если вся советская пропаганда тогда однозначно утверждала — противник дальше границ не пойдет. Здесь Лебедев-Кумач должен был немедленно отправиться на нары за антисоветскую агитацию, подрыв престижа Красной Армии». Запутавшийся фальсификатор не заметил, как устроил себе ловушку. Если за такое утверждение, высказанное 23.06, надо было арестовать автора, то, по логике Мусатова, еще хуже было бы для него, если он в мирной обстановке, предполагая, что Красная Армия внезапно обрушится на Германию, стал бы говорить о вторжении чужих войск на нашу территорию. А пропаганда 22.06 заключалась в выступлении Молотова, наполненном тревогой за судьбу Родины. Советские люди тогда знали, что немцы, перейдя государственную границу, ведут наступление на нашей территории. И ни советское радио, ни пресса не уверяла, что враг «дальше границ не пойдет». Мусатов посчитал: «С момента нападения Германии и до последних чисел июня ни о какой священно-народно-отчественной войне не могло быть и речи». Тогда Лебедев-Кумач «не мог знать и по большей части даже предполагать, что предстоит «смертный бой» и «народная война»: «об этом в СССР не было известно никому, а предполагать могли лишь высшие руководители» страны, обладавшие «всей информацией». А поэт к ней доступа не имел, мог читать лишь «сводки Совинформбюро». Мусатов обратился к этим сводкам за 24 и 25 июня, не имевшие отношения к созданию песни. Она уже была написана, призывно пронеслась по стране. Наши люди понимали, что будет «смертный бой», зная, как быстро германская армия разгромила ряд государств, Совсем недавно закончилась «незнаменитая» война с Финляндией, на ней воевал и мой отец. Уходя 24 июня снова на войну, он предчувствовал, что она будет очень тяжкой, и даже сказал, что не суждено ему, видно, вернуться с нее домой. Неожиданно он молвил перед разлукой: «В плен я не сдамся!» Мы, юноши и девушки, 28.06 ехали рыть противотанковый ров на берегу Волги. Война стала народной. Талантливый поэт Лебедев-Кумач чувствовал всенародный настрой и трагизм пришедшей войны, когда писал свою песню.