Анатолий Либерман - В пустыне чахлой и скупой

Советское сознание вращалось в кругу абсолютов: ученые, деятели культуры, политики и прочие делились на гениальных, великих и т.д. По классификации трехтомного "Энциклопедического словаря" (1953) Маркс был гениальным, Шекспир великим, Достоевский выдающимся, Шеллинг видным, Шверник одним из виднейших, а Грум-Гржимайло одним из крупнейших. Если человеку полагался эпитет (а многие были пущены в мир без такового, например, Тютчев, "русский поэт", или Китс, "английский поэт-романтик"), то все в нем должно было этому эпитету соответствовать: Маркс во всем гениален, Шекспир во всем велик и т.д. То, что они были живыми людьми, конфузливо скрывалось.

Следует ли изучать "жизнь замечательных людей", особенно писателей, композиторов, художников, вопрос спорный. О Гомере неизвестно ничего, о Шекспире почти ничего. "Илиада" и "Гамлет" не поблекли в наших глазах от того, что мы не осведомлены о биографии их творцов. Без биографий даже интересней: можно веками спорить, существовали ли Гомер и Шекспир или нет. Что бы ни думали по этому поводу литературоведы, личность писателей, скандалы в их семьях и даже их недуги будут оставаться в центре внимания. То же относится и ко всем выдающимся личностям. Кто же не знает о глухоте Бетховена, эпилепсии Достоевского, "последней любви Тютчева", сватовстве Пушкина и муках С.А.Толстой?

Дружников написал книгу "Русские мифы" и три романа-исследования о Пушкине. Упомянутые критики уличают его в невежестве, бесконечно обсуждая значение слова миф. Но эти обсуждения -- дымовая завеса. Десятилетиями некоторые утверждения имели статус непреложных истин, например: "Пушкин передал эстафету Гоголю". Тема "Гоголь и Пушкин" не нова. Официальная точка зрения известна: Гоголь продолжил дело своего гениального предшественника. Дружников, исследуя разные факты (тоже давно известные), полагает, что Пушкин недолюбливал Гоголя и что сам Гоголь сочинил историю о дружбе между ними (как и Хлестаков).

Критиков Юрия Дружникова беспокоит не столько правдоподобие того или иного вывода, сколько посягательство на идею незыблемости мира; в частности, нельзя допустить, чтобы Пушкин не восхищался Гоголем. "Нет, это, конечно же, не разоблачение какого-то несуществующего мифа о Гоголе. Какие там, в самом деле, мифы, где они? -- возмущается Е.Щеглова. -- Это вот что: огромная коммуналка. Кухня. Столов -- штук пятнадцать-двадцать. Вечер. Все раздражены -- еще бы, такая теснотища, все так и трутся друг о друга, к плите не подойти, к раковине тоже. Страсти накаляются, как на сковородке. Освобожденная от оков человеческая сущность обнажается во всей своей первозданности. Гоголь-то это -- ишь, врет как, пишу, дескать многотомник. А сам -- тр, тр, тр пером -- всего какую-то повестушку махонькую. Да энтих повестушек на прилавках -- завались, сама видела! И кому это все только нужно? А об чем он, Марья, пишет? Да-а-а? Так, господи, про это уже вроде есть! Ну точно, слыхал я! А еще писатель называется! Ворюга он нечистоплотный!

Оно и в женском исполнении противно, но уж в мужском -- господи помилуй". Как словоохотлива Е.Щеглова, какое вдохновенное красноречие! А что по сути?

Еще более сложный вопрос -- отношение России к Пушкину. Он превратился в икону и сделался объектом культа: парки имени Пушкина, Пушкинские улицы, поток стихов, обращенный к Пушкину. Наталья Николаевна -- предмет либо сочувствия, либо ненависти всей читающей России. Арина Родионовна -- архетип няни. Пушкин -- знамя монархистов и революционеров, певец свободы и единомышленник Паскевича, борец с западным засильем и самый западный русский писатель. Пушкин -- наше все. Дружников спокойно рассказывает об усилиях политиков приспособить Пушкина к своим целям и о темных сторонах личности Пушкина. Изложение прекрасно документировано, но документы противоречат друг другу, а любой факт можно истолковать различным образом. Тем и трудна любая реконструкция; оттого она никогда и не бывает окончательной.

Оппонентов Дружникова возмущает непочтительное отношение к гениям: неприлично говорить, что от капризов Гоголя стонали самые преданные его друзья, что Ланской, весьма вероятно, был поначалу ширмой, прикрывавшей связь Натальи Николаевны с царем, что неграмотная крестьянка Арина Родионовна не могла оказать серьезного влияния на многогранного и широко образованного Пушкина и пр. Опровержения сводятся к следующему: Дружников -эмигрант (так что лучше бы ему помолчать), мелкий завистник, пошляк, мерящий гениев на свой аршин, низводящий их до своего уровня. Кто же поверит осквернителю святынь! Огромная коммуналка, если воспользоваться привычным для Е.Щегловой образом, и у каждой горелки раздраженный критик.

Особенное возмущение вызвала мысль Дружникова, что Трифонов был вполне благополучным советским писателем, приспособившим свой талант к требованиям времени. Трифонова читали и любили; для зарубежных славистов он до сих пор стоит ниже одного лишь Солженицына. Но именно Солженицын сказал, что советская власть сделала нас всех соучастниками своих преступлений. Непреложен факт, что успешный советский писатель всегда кривил душой. Отсюда не следует ни то, что честные писатели должны были почти на целый век положить перо, ни то, что неподцензурная литература (сам- и тамиздат) была талантливей. Задним числом отважимся заметить: процветать писателю при советской власти было стыдно. Трифонов же был, несомненно, процветающим.

А.Шитов находит у Дружникова некоторое количество спорных мест, но не ради них сочинено было это открытое письмо. У Дружникова сказано: "Трифонов писал (да и не могло быть иначе) полуправду, то есть полуложь". Вот пассаж Шитова по этому поводу: "На мой взгляд, должно быть одно понимание двух ваших выводов: если советский писатель 60-70х годов пишет "полуправду", то для этого есть объективные причины (например, цензура, определившая эзопов язык той литературы), но никак не стремление писать "полуложь". Если писатель пишет "полуложь", то делает он это сознательно, и никак о нем нельзя сказать, что он написал "полуправду". Но у вас Трифонов пишет "полуправду, то есть полуложь". Тут уж что-нибудь одно! Если "нет", то получается, что все наши достойные писатели (В.Некрасов, Ф.Абрамов, В.Шукшин, Б.Окуджава и другие) лгали сознательно: писали "полуправду, то есть полуложь".

Это и есть коренной вопрос, хотя Окуджава в список попал, по-моему, зря. Что касается остальных, конечно, они писали правду в дозволенных рамках. Не случайно, оказавшись за рубежом, А.Кузнецов и В.Некрасов опубликовали "Бабий Яр" и "В окопах Сталинграда" в первоначальном виде, а ведь и они писали с оглядкой на Главлит. И "Один день Ивана Денисовича" пришлось подчищать, включая заглавие. Многострадальный роман Булгакова напечатали посмертно с гигантскими купюрами, а роман Пастернака не напечатали вовсе. Под запретом были "Бесы", о романе Лескова "На ножах" помнили только специалисты. Кто же мог сказать в СССР всю правду после 1917 года и не быть за это уничтоженным? На фоне всеобщего одичания и торжествующей лжи и полуправда была откровением (и четверти хватило бы!), но от этого она не переставала быть полуложью.