Газета Завтра Газета - Газета Завтра 937 (44 2011)

Для нас очевидно пространство и время, очевидна грядущая смерть, очевиден банковский счет, супермаркет, шарообразность земли и так далее, без конца.

Можно согласиться с Хайдеггером или Кантом, что пространство и время создаются в нашем уме, и что самих по себе их попросту нет. Но просто согласия мало, поскольку оно не меняет мир. По-прежнему трудно поверить, что лунная дорожка и море исчезнут, если все вдруг уйдут, и на берегу не останется никого. Трудно поверить, что город Нью-Йорк, да и вся наша жизнь, — лишь грёза из наших бесчисленных грёз. Видеть иначе, на уровне чувств превратить очевидность снова в идею, в субтильный фантом — дело другое.

Никакая мифологема не терпит разрывов, поэтому в месте разрыва всегда образуется вихрь самых немыслимых сил, разрушительных и созидательных, небесных и инфернальных. Суггестия этого вихря не знает границ.

Можно размышлять о Евгении Головине как о точке такого разрыва — когда иной миф, сметая обыденный мир, врывается в бытие. Однако и это — не суть, и это — круги на воде. Главное не в столкновении мифологем — в чем-то другом.

Можно сказать, что Евгению Головину каким-то образом была изначально открыта трансцендентная сторона бытия. Трансцендентное — это не мифологема, не тот или иной конкретный миф, а скрытая сущность всякого мира, вообще бытия.

К трансцендентному не существует пути. Ни через аскезу, ни через интеллект. Открытие его — всегда неожиданно и парадоксально. И кто хоть раз с этим столкнулся, навсегда становился другим.

Такое случалось не раз и не два в присутствии Головина. Причём, с самыми разными людьми. Не обязательно с одаренными, знающими, хорошо образованными, но также и с очень простыми, не только никогда не читавшими книг, но и не умеющими как следует сообразить, как завязать шнурки. Время и место было не важно. Мифологема — тем более. Было не важно вообще ничего. Трансцендентным внезапно могло стать что угодно: яркие звёзды на небе, отражение в зеркале или пустые бутылки на чердаке. Окружающий мир оставался тем же самым, но становился иным.

Однако и трансцендентный горизонт бытия, возможно, не самая суть, возможно, и он — лишь круги на воде.

Так кто же такой Евгений Головин? Одно можно сказать наверняка — он ускользает от любой интерпретации: всё, что о нём ни сказать, будет не то.

Но откуда он узнал всё, что знал, как стал тем, кем он был? Усилия, труд в этом смысле решают немного, почти ничего. Понятно, что океану не надо делать усилий, чтобы быть океаном, огню не надо делать усилий, чтобы быть огнём, но тем не менее…

Однажды, во время беседы о поэзии Ницше, я спросил у Евгения, как объяснить, что строки, написанные Ницше еще в 19-тилетнем возрасте, уже содержат всю силу его учения, что не было в действительности никаких трех периодов в развитии его философии, о которых рассуждают ученые, а было лишь осмысление и проявление с самого детства известной ему глубины?

Евгений ответил одним предложением: "Ну да, просто его душа всё знала заранее". Трудный и очень глубокий ответ, однако это было сказано так, что показалось самой что ни на есть очевидностью.

Тем, кто знает о Евгении Всеволодовиче пока лишь по слухам: попробуйте читать его книги, слушать беседы, смотреть видеозаписи не так, как будто один, даже очень умный человек, делится с вами своими впечатлениями и размышлениями, а так, будто это — трансляция из других измерений, с того света, из запредельных неведомых сфер. Возможно, кому-то это поможет избавиться от метафизической клаустрофобии и найти выход из "нашего маленького замкнутого мира, со всех сторон стиснутого огненным кольцом горизонта".

Сергей Жигалкин

К ПОЛЯРНОЙ ЗВЕЗДЕ

Горки. Я приехал писать сюжет о Вячеславе Иванове. Записали, переместились на кухню, и началась та невыразимая роскошь свободного общения с ним, тем более мы были всего лишь вдвоём.

"По восьмой гипотезе "Парменида", мир, проходя стадию физической материи, распадается на сновидения. Сейчас мир реальность разложил на сновидения, и сновидцы рассказывают нам свои сны. Я тут недавно читал, что Наполеон был женщиной, ну, и прочая лабуда...

Нам надо поймать в себе свой реальный момент, то есть свою судьбу. Только судьбу надо понимать правильно, а не так, как её подают и трактуют в наше время. Судьба есть наша тональность, и как она организована совершенно для нас неизвестно. Поэтому, мы тоже рискуем оказаться в среде сновидцев. Или принимаешь этот мир, все его параметры и константы, или отрицаешь, и это первый шаг на пути эзотеризма. Надо перерезать пуповину с матерью-землей, как писал Эрих Фромм. Надо слушать собственное сердце очень внимательно, и мы поймём, что наше, а что пришло извне. Чтобы понять, что эпоха порочна не обязательно читать Генона. Мы с необходимостью должны выйти из так называемой временной последовательности, когда одно следует за другим и.т.д. Но выйти только собственными усилиями. Как только нам задают вопрос, наша песенка спета. Потому что никакая эзотерика не пользуется вопросами и ответами. Каждый вопрос нарушает наше спокойствие, а эзотерика должна бытийствовать в покое. Поэтому греки использовали акроаматический метод, когда один говорит, а другой лишь прислушивается. Все эти диалоги Платона — поздняя контаминация христианских переписчиков. В акроаматическом методе можно задать тему, обсудить. А не так, как в ментуре: "Здесь вопросы задаю я". Кстати, змея парадиза и породила первый вопрос, с которого всё и началось, и на который, кстати, никогда не будет ответа. Почему нельзя искать ответа, потому что надо внутренне превратить его из знака вопроса в восклицательный знак. Каким образом, с каждым вопросом — особый случай.

Нельзя разделять своё интеллектуальное пространство. Социум несет нам массу противоречивых знаний, но как микрокосм мы знаем всё. Первая задача мыслителя — разобраться в том знании, которое есть у него внутри. Знаменитое "познай самого себя" — это не самоанализ, как трактует эту сентенцию современная эпоха. Это изучение своих страстей, своих излюбленных тем, к чему у тебя лежит душа. Амундсену с детства снились снега и торосы, он уже знал свою тонику, свою судьбу, ему оставалось только набраться материальных навыков — как запрягать собачью упряжку и.т.д. Есенин тоже всё знал в поэтическом ремесле, ему оставалось только освоить технику метафоры и ещё пару-тройку технических вещей. Потому что рождение в этот мир всегда травма, мы многое теряем. Но главное мы знаем.

Главное, что мы должны сделать, это познать собственное субтильное тело души. Оно ближе к огню. Выходя в землю, рождаясь на ней, а напомню, что земля — это последний элемент, своего рода разрушение. Поэтому главное — сублимация, и если мы вдруг почувствовали, что мы стали лучше слышать, видеть, иными словами развиваться в контексте микрокосма, то дело идёт в правильном направлении. Если этого нет, здесь не поможет "весь Британский музей". Происходит только распыление и несчастное Я, которое выучило все ремесла, распадётся. Здесь важен аспект свободы, это и есть отрезание пуповины, о которой говорил Фромм. Как в случае с Бёме, когда во время откровения, пришедшего через луч солнца, отражённого от медного блюда, его душа очень резко дала знать ему о себе, и то, что он занимается кожевенным делом, это полная чепуха, и надо заниматься совсем другим. Случилось внезапное озарение его микрокосма".