Итоги Итоги - Итоги № 51 (2011)

— За какую сумму он вам достался?

— Стартовый залог — 170 миллионов долларов. Когда выкупали, доплатили 250 миллионов плюс еще триста миллионов по инвестдоговору, которые реально вложили в норильскую инфраструктуру. В основном в Пеляткинское газовое месторождение.

— Банк «Российский кредит» тоже претендовал на комбинат и даже предлагал солидную сумму, однако куш достался вам. Кто первым встал, того и тапки?

— Нет-нет, дело не в этом. На словах наши конкуренты говорили о четырехстах миллионах, но это был ничем не обеспеченный фуфел. Замечу, что и мы долго искали партнера под аукцион, хотели зайти в Норильск на условия фифти-фифти. Встретились с огромным количеством инвесторов — и российских, и зарубежных. Никто не согласился. Ни один! В ответ на предложение лишь пальцем у виска крутили: «Вы чего, ребята, обалдели?!» Люди не верили, что предприятие можно спасти. Чтобы внести первую сумму, мы взяли кредиты, влезли в долги, история была предельно рискованная. Сегодня легко рассуждать о выгодных вложениях, когда все в шоколаде и «Норникель» стоит под пятьдесят миллиардов долларов. А тогда на комбинате нас ждала натуральная жуть… Да, у народа осталось неприятное послевкусие по итогам приватизации, но надо понимать: при любом раскладе этот процесс не мог быть справедлив сразу для всех. У одних стало больше, у других — меньше, и от этого никуда не деться. Тем не менее, убежден, залоговые аукционы сыграли минимум две важные роли: во-первых, удалось сохранить предприятия, во-вторых, в России возникла национальная буржуазия, чего не случилось ни в одной из стран постсоциалистического пространства. Это стратегически важное преимущество нашей экономики.

— Первую поездку в Норильск помните?

— Ноябрь 97-го года. Гендиректором тогда был Хлопонин. Саша сделал большое дело. Люди ему поверили. Голодный и разъяренный народ пошел за московским мальчиком, пообещавшим, что разрулит ситуацию и вернет долги по зарплате. Чтобы Хлопонин сдержал слово, мне пришлось единственный раз в жизни выдать кредит лично и без гарантий. Саша приехал и говорит: «Нужно пятьдесят миллионов долларов. Не факт, что быстро отдам, но в Норильске полный коллапс. Если вернусь без денег — трындец. Надо проплатить хоть что-нибудь». Мы долго тогда просидели, не закончили разговор в кабинете, продолжили за ужином. По сути, я совершил преступление, приняв важное бизнес-решение исключительно на основании человеческого фактора. Не делал подобного ни до, ни после. Без всякого покрытия выдал Саше сумму, которую он просил. Можно сказать, в никуда! Зато Хлопонин возвратился на комбинат не пустой, привез зарплату… К моменту моего приезда в Норильск ситуацию удалось взять под контроль, хотя проблем хватало. А после дефолта 98-го года на «Норникель» пролился золотой дождь: внутренние долги ведь считались в рублях, они обесценились в пять раз из-за падения курса национальной валюты, сырье же подорожало вдвое. Сказка! Вот для меня, руководившего ОНЭКСИМом, август 98-го стал кошмаром наяву. Еще в пятницу вечером я возглавлял преуспевающий банк с подушкой кэша почти в миллиард долларов, а в понедельник превратился в банкрота с долгом миллиарда в полтора…

— Ну да, ну да… «Стихии неподвластный» ОНЭКСИМ…

— Слоган придумали наши пиарщики. Никто не предполагал, что все рухнет столь масштабно и стремительно. Классический форс-мажор! Последующая реструктуризация стала моей, наверное, самой тяжелой сделкой в жизни. Приходилось работать в обстановке полного недоверия. «Вы все украли! Не врите, будто у вас ничего нет! Верните деньги!» — вот рефрен кредиторов. Встречался с каждым по отдельности, убеждал, объяснял. За несколько лет авторитет банка так окреп, что люди отказывались верить в наше падение. А мы банально подорвались на «Связьинвесте». Ввязались в войну, не обладая достаточными ресурсами. Тут уж или драка до крови, или управление активами. А когда ты вынужден двести с лишним часов провести на допросах по семи уголовным делам, сил и времени на основную работу не остается. Я ходил к следователю через день, как на службу. Едва не схлопотал подписку о невыезде, был на грани, да следак оказался нормальным мужиком…

— Могли посадить?

— Это уж как решил бы справедливый российский суд, но лет на восемь, думаю, мне наскребли бы. Гусинский с Березовским сил и средств не жалели, нагружали конкретно, не давали ничем заниматься, мстя за уведенный из-под носа «Связьинвест». Все позабыли, но рождение телекиллера Доренко началось именно с нас. Он размялся на мне с Потаниным, рисуя на экране яркие таблички и красочно расписывая, как мы довели «Норникель» до ручки. Сустав Примакова и кепка Лужкова возникли много позже... Долбили нас конкретно, а мы лишь отбивались и оправдывались. Битву на два фронта не потянули, вот и получили... За грубую ошибку пришлось заплатить высокую цену. Уголовные дела окончательно закрыли к декабрю 99-го, с долгами ОНЭКСИМа разобрались лишь к июлю 2000-го. Правда, по всем обязательствам…

— Когда у вас охрана появилась, Михаил?

— Году в 92-м. После перехода в банк. Это же считалось модным. Хотя и тогда не воспринимал ребят как телохранителей. Скорее, использовал помощниками по хозчасти: принести спортивную сумку, встретить-проводить девушку… В общественные места никогда не ходил с охраной, оставлял ее на улице перед дискотекой или рестораном. Не понимаю людей, сидящих за столом в окружении автоматчиков. Ну ел бы дома, если так боишься за драгоценную жизнь…

— И в Норильске у вас не появилось поводов беспокоиться о целости головы на плечах?

— Я перебрался туда в июле 2001-го и сменил Джонсона Хагажеева на посту гендиректора компании. Нет, ничего особо экстремального не припоминаю. Ну уволил охрану на комбинате. Иного способа борьбы с воровством не было. Город-то маленький, все друг друга знают, тяжело остаться безучастным, когда одни тырят, вторые закрывают глаза на происходящее, а третьи торгуют краденым. Поэтому мы набрали бывших десантников и ребят из ЧОПов, и те работали вахтовым методом — месяц через месяц. Возили их с большой земли самолетами, поселили изолированно, кормили в отдельной столовой, чтобы максимально сократить контакты с местным населением. Это принесло результат, удалось выявить и перекрыть основные точки и маршруты хищений драгметаллов. Крик в городе поднялся! Мы ведь лишили людей реального бизнеса. Экзотические методы воровства случались. Стоит полярной ночью охранник на посту, кутается от холода в ватник и вдруг слышит какие-то хлопки. Смотрит по сторонам: вроде ничего подозрительного, а странные звуки продолжаются. Стали следить, засекли уникальную пневмопушку, сооруженную местными Кулибиными. Заряжалась она пластиковыми полуторалитровыми бутылями со специальным раствором из разведенного палладиевого концентрата. Этими снарядами и пуляли через ограждение с территории комбината. По другую сторону забора стояли люди в белых маскхалатах, встречавшие «посылки». Нашли мы и подкоп, в котором лежала отводная труба для шламов. Народ использовал любой способ, чтобы поживиться за казенный счет. Или другая схема бизнеса по-норильски. Комбинат за свои деньги пробурил артезианские скважины и подвел их к двум заводам — пивному и молочному. Одну скважину со временем заварили, а вторую отдали в аренду бизнесмену, состоявшему в родстве с замдиректора комбината. И он нам же продавал эту воду за полтора миллиона долларов в год! Человек так привык к сложившейся ситуации, что искренне возмутился, когда мы его тронули. Чтобы не поднимать очередную волну воплей об удушении норильского предпринимательства, я резко рубить не стал, через год снизил оплату до миллиона двухсот тысяч долларов, потом до шестисот тысяч, до четырехсот… По закону мог сразу прихлопнуть фактическое воровство, но люди не понимали, почему у них отнимают доход, вот и переучивал постепенно…