Итоги Итоги - Итоги № 51 (2011)

Конечно, все в фильме додраматизировано до полного Голливуда. Пилот (Алексей Петренко) садится в лесу, потому что верит: товарищ юности (Владимир Меньшов) на посту и примет самолет в глухой тайге. Но эта натяжка простительна для фильма-праздника. Летчика же на Красной площади ждет давняя любовь (Ирина Алферова). Он писал ей письма, но они пропадали на почте. И вот спустя сорок лет она бежит на отложенное свидание, волнуясь как девчонка. Курсант (Никита Пресняков) точно так же писал эсэмэски Вере Брежневой, а ее противный агент их скрывал. А дочка полиционера (Сергей Безруков) сбежала из КПЗ, куда ее запер любящий папа, которому не нравится, что у нее роман с парнем из Грозного (Тимур Орцуев), — и на то есть веские причины, но побеждает любовь, а не политика. А фотограф (Петр Федоров) оделся Дедом Морозом, чтобы наконец повидаться с дочкой. Пара спортсменов-экстремальщиков (Александр Головин и Александр Домогаров-младший) ищут путь к сердцу девушки через ее бабушку, оказываясь в итоге в ДТП с участием ванны и «Мерседеса». И наконец, Иван Ургант с Сергеем Светлаковым разыгрывают серию скетчей про амнезию. В итоге какие-то две фамилии оказываются связующим звеном для всей этой честной компании, живущей в разных городах. А тут и Новый год.

Логика сюжетов выстроена через соединительные союзы «а» и «и». Сложное подчинение вроде «зачем» и «откуда» тут ни к чему. Нарезано все на мелкие кусочки — это прицел на телеаудиторию, которая диалог, длящийся дольше двух минут, воспринять уже не может. В целом такое зрелище должно стать адекватной заменой праздничному застолью с телевизором. Можно хохотнуть с друзьями над удачной репризой, выслушать тост и попросить передать салат. Все это есть и на экране. И, кстати, об оливье — очень важную роль в фильме играет зеленый горошек.

Ирина Любарская

Француз Мишель Уэльбек — из числа авторов, в общем, не предполагающих читательской любви. Уважение, интерес, даже некоторая моментальная очарованность — конечно, но вот любовь — едва ли. Трудно представить себе человека, который в трудную минуту жизни захочет взять с полки «Элементарные частицы» или, хуже того, «Платформу», усесться поудобнее в кресло и, отрешившись от забот, во что-то там погрузиться. Блестяще умные, утомительно серьезные и головокружительно мрачные книги Уэльбека подчеркнуто не стремятся залезть читателю в душу, не претендуют на роль «друзей и советчиков» и вообще всеми способами держат дистанцию.

В этом смысле роман «Карта и территория» представляет собой разительный контраст со всеми предыдущими текстами автора. При формальном сохранении всех фирменных примет уэльбековской прозы эта книга демонстрирует нечто принципиально новое: незлой юмор, мудрое смирение и даже — страшно сказать — некоторый оптимизм.

В центре романа — судьба художника Джеда Мартена или, вернее, его творческая биография. Внимательно, с поистине искусствоведческой дотошностью Уэльбек прослеживает артистическую эволюцию героя от фотографирования металлических предметов и географических карт (собственно, отсюда картографический образ в заглавии) через станковую масляную живопись к полубезумным видеоинсталляциям на тему противостояния природы и цивилизации.

И это, собственно, все: ни удушливого порнографизма прежних уэльбековских книг, ни сложных метафор, ни зловещих пророчеств. В какой-то момент Уэльбек развлечет читателя детективом, но и тот на поверку окажется обманкой — изящной виньеткой, не более.

В середине романа на авансцене ненадолго появятся сам лично Мишель Уэльбек (Джед Мартен закажет ему статью для своего каталога, а после напишет портрет писателя) и его друг, писатель Фредерик Бегбедер, оба до невозможности смешные, трогательные и правдоподобные. И хотя все персонажи в финале умрут (некоторые — довольно ужасным и драматическим образом, другие — вполне мирно, от старости, в окружении родных и близких), это обстоятельство никого не сможет всерьез огорчить.

Конечно, «Карта и территория» — очень уэльбековский роман, со всеми его непременными чертами и особенностями. Есть в нем и аутичный, отстраненный герой, и прекрасная женщина, готовая дать возлюбленному больше, чем тот способен принять и оценить (к слову сказать, на сей раз — русская), и предсказание скорого конца европейской цивилизации, и даже немного кровищи с расчлененкой. Однако все это залито не пурпурно-кровавыми отблесками последнего мирового пожара, а мягким предзакатным золотом.

Да, герой аутичен — но он художник, и в этом смысл его жизни. Да, женщина одинока — но по-своему счастлива. Да, сегодняшняя Европа обречена — но на ее месте еще может прорасти что-то новое: живое и настоящее. А расчлененка... Ну да — расчлененка, но не пугающая, а скорее декоративная, муляжная.

Умиление плавным и закономерным упадком заменяет на сей раз Уэльбеку его привычные эсхатологические кликушества, а сочувствие и ирония приходят на смену отторжению и желчной злобе. И да — возможно, именно с этой книгой, первой у Уэльбека, читателю захочется устроиться поудобнее в кресле и, отрешившись от забот... Ну вы знаете, не мне вам рассказывать. А там ведь и до любви недалеко.

Галина Юзефович

ли­те­ра­тур­ный кри­тик

Спектакль, поставленный Валерием Беляковичем, начинается очень эффектно. Трое рослых мужчин в юбках, поигрывая каждой мышцей обнаженного торса, медленно движутся к авансцене. На зрителя смотрят не лица, а маски, прикрывающие затылки. Изысканная кошачья пластика и голоса, мерно посылающие в зал знакомые фразы шекспировского текста. Это — ведьмы из «Макбета». И действительно, кто знает, как должны выглядеть эти фантастические существа? Возможно, что и так — инфернально и бисексуально. К тому же те, кто хоть что-то знает о драматургии Нобелевского лауреата Пиранделло, на пьесу которого они пришли, могут оценить режиссерский прием: знаменитый итальянец всем играм предпочитал игру с лицом и маской. Потом вслед за ведьмами уже совсем не изобретательно появляются и другие персонажи кровавой трагедии. Ее играют в духе провинциальных постановок второй половины прошлого века. И в момент, когда вы уже готовы скиснуть, не понимая, почему, придя на одну пьесу, смотрите совсем другую, действие неожиданно прерывается вдруг выскочившим на сцену режиссером, чьи гневные филиппики в адрес напыщенных артистов в свою очередь обрывают прошествовавшие на сцену через партер те самые шесть персонажей, потерявшие автора и страстно желающие быть «дописанными». Итак, театр в театре. Собственно, почти как у Пиранделло, с той только разницей, что в том театре репетировали его же пьесу.