Артем Тарасов - Миллионер

Я говорю:

– Толик, а что мне делать? Я уже дал согласие и чувствую, что нам необходимо срочно вылезти на экран.

Это действительно была чистая интуиция: в то время в СССР еще не существовало такого понятия, как общественное мнение. Оно формировалось в ЦК КПСС, обкомах, горкомах, райкомах и прочих комах и просто спускалось сверху вниз. А я решил поднять общественность, тогда это была совершенно революционная идея!

Уговорить Писаренко так и не удалось. В конце концов он кинул мне свой партбилет и в сердцах проговорил:

– Делай с ним что хочешь, я никуда не пойду! Можешь его показывать, только мою фотографию пальцем прижми!

Я взял партбилет Писаренко и пошел во «Взгляд». Они мне говорят:

– Давайте мы вас посадим спиной к зрителям.

– Зачем? – спрашиваю.

– Ну, это такой оригинальный ход, вам не обязательно показывать свое лицо телезрителям…

Началась передача… Политковский демонстрирует партбилет и говорит:

– Вот, смотрите, девяносто тысяч рублей принято! Этих кооператоров, которые получили по три миллиона, на самом деле двое. Но человек, который заплатил взносы, не пришел на передачу, он испугался и просто передал свой партбилет, а передо мной, спиной к вам, сидит другой кооператор. Вот пусть и расскажет, как он, спекулянт такого масштаба, сумел наворовать столько денег! У нас доктор наук получает триста рублей, мы, ведущие передачи, получаем по сто восемьдесят в месяц, а у вас три миллиона зарплата! И вообще, могу я вас называть по имени или этого делать нельзя? Давайте я лучше не буду…

Вот такую игру затеял Политковский. И тут я вдруг разворачиваю стул к камере и заявляю:

– Да не скрываю я свое лицо, и зовут меня Артем Тарасов!

Это произвело сильное впечатление, потому что все поняли: сценарием такое явно не было предусмотрено. И я «выиграл» это интервью. Я рассказал, к примеру, про наш минский филиал, который очищает стоки вод, получая металл. К тому времени мы уже производили новую продукцию из этого металла – пенометалл стоимостью сотни тысяч долларов, и я продемонстрировал принесенный с собой образец…

Я рассказал, как мы продаем кормовые фосфаты, которые никто не берет из-за наличия в них мышьяка, и привозим на эти деньги компьютеры. Я объяснил, что мы не спекулируем ими, а продаем программно-аппаратные комплексы, сделанные руками наших уникальных программистов, и аналогов этому продукту нет нигде в мире. И потребителями этих комплексов являются советские предприятия – от медицинских центров по лечению рака и болезней сердца до Института космических исследований….

А закончил я передачу шоковым заявлением, которое сделал неожиданно даже для самого себя:

– Сейчас наш кооператив подвергается проверке КРУ Минфина по поручению министра товарища Гостева, – сказал я. – Нас сегодня подводят под то, что мы преступники, и во время этой передачи вы тоже обращались ко мне, как к спекулянту. Так вот: я хочу, чтобы состоялся публичный, открытый судебный процесс, на котором должны доказать, что я преступник! Если докажут – мне положено либо пятнадцать лет тюрьмы, либо расстрел! Но если на процессе выяснится, что мы заработали все деньги честно, тогда министр Гостев должен быть уволен с работы с формулировкой «за несоответствие занимаемой должности»…

Публично сказать такое о министре СССР до сих пор не отваживался никто. Когда я ночью уезжал с передачи, Политковский был в панике. Он считал, что передачу «Взгляд» закроют немедленно, на следующий же день!

В три часа ночи Политковского разбудили и, сославшись на указание премьер-министра Николая Рыжкова, потребовали немедленно ехать на студию, чтобы переписать мое выступление на кассеты и передать в правительство СССР и в ЦК КПСС. Никто из руководства страны, естественно, программу не смотрел, поскольку «Взгляд» выходил в эфир очень поздно. Но кого-то из них явно разбудили и доложили прямо ночью…

Интересно, что последние, самые резкие мои заявления в эфире на видеомагнитофон почему-то не записались. Может, пленка кончилась или режиссеры от волнения не успели ничего сделать. Но вполне вероятно, что взглядовцы специально затерли последний кусок про министра Гостева. Так что в Кремль попало далеко не все…

Уже на следующий день от меня отвернулось множество людей. Со мной перестали общаться в Моссовете: Громину я звонил по десять раз, но он не подходил к телефону. О том, что кто-нибудь поддержит в Моссовете, и думать было смешно. В одно мгновение я стал каким-то политическим прокаженным…

А дальше посыпались письма. По-моему, за несколько недель их было получено несколько десятков тысяч. Пришлось создать во «Взгляде» специальную команду, которая сортировала письма на «за» и «против».

В итоге оказалось, что сомневающихся просто нет! Было два огромных мешка, по весу практически одинаковых. В письмах из первого мешка требовали немедленно расстрелять товарища Тарасова без суда и следствия, чуть ли не на Лобном месте, прямо на Красной площади! Авторы писем из второго мешка утверждали, что товарища Тарасова нужно было немедленно поставить вместо Николая Рыжкова – председателем Совета Министров…

Передачу обсуждали везде: в трамваях, в поездах, на кухнях, в рабочих коллективах. Общественное мнение разделилось ровно пополам, и это тоже случилось впервые в истории СССР!

Нас тут же стали осаждать толпы иностранных корреспондентов. Появилось Ассошиэйтед Пресс, агентство «Асахи», какие-то английские, американские издательства, японские газеты – в общем, тихий ужас! Французский канал «Антенн-2» немедленно стал снимать обо мне фильм…

Журналисты караулили меня везде, с утра до вечера. Проверяющие, видя такой поток иностранных средств массовой информации, пробегали мимо камер и фотоаппаратов в наш офис, прикрывая лица воротниками и газетами, и запирались там на ключ. А я завелся и стал давать интервью, тем более что делать особенно было нечего. Кооператив уже давно не работал, мы практически самораспустились…

Неожиданно со мной захотели встретиться некоторые очень высокопоставленные лица. Даже в Кремль пригласили, к члену ЦК, курировавшему внешнюю торговлю. Он занимал такой же кабинет, как и сам Горбачев, только этажом пониже.

К этой встрече я подготовил огромное количество бумаг, где показывал всю выгодность для страны игры на разнице цен. Более того, я привел уникальную информацию, добытую нами в разных регионах СССР. Там были адреса заводов, наименования продуктов и ценнейших отходов производств, никому здесь не нужных, но их можно было вывезти за границу, а в обмен получить товары, по нашим приблизительным расчетам, на три миллиарда долларов! Причем товары эти никто в России не производил, и все они назывались популярным тогда словом «дефицит».