Олег Матвейчев - Суверенитет духа

Где и когда случился перелом хода истории?

Считается, что наука и техника получили невиданный прогресс в так называемое Новое время, начиная с проектов Бэкона и Декарта. От Бэкона с его «знание — сила», до Ницше с его волей-к-власти лежит единый путь. Рост силы, рост знания, рост власти, бесконечный бесцельный абсолютный рост, рост ради роста, могущество ради могущества — вот максима современного человечества. Вот приказ, который слышат внутри себя художники, ученые, политики: будь выше, будь сильней, будь совершеннее, будь завтра больше, того, чем ты был вчера и сегодня! Настоящий господин не может быть кому-то обязан своей властью и силой, иначе он не господин, поэтому вслед за Декартом и Спинозой усиление власти и знания происходит на основе самости, суверенности. Настоящая господская самость, настоящий субъект есть causa sui, причина самой себя, self-made. Все из него, все для него, все через него, то есть опосредуется им. Весь мир становится представлением, то есть чем-то, находящимся в субъекте и для субъекта, а то и полагаемым самим субъектом. Например, Кант определял бытие как «просто полагание». Да и Ницше считал, что субъект с растущей волей-к-власти творит миры как мифы, ибо ему нужны иллюзии, нужны цели для роста воли, потому что он должен к чему-то стремиться и расти.

Но Хайдеггер обнаруживает истоки науки и техники в Древней Греции, а не в Новом времени, которое скорее является закатом заката, последней и явной стадией упадка Запада. Иллюстрируя путаницу, которую вносит наука, утверждающая, будто мы воспринимаем весь мир через посредство представлений, возникающих у нас в голове из-за действий различных атомов, полей и волн на органы чувств, Хайдеггер приводит пример с цветущим на лугу деревом, на которое смотрит человек: «Физиология и психология вместе с научной философией со всей их оснащенностью примерами и доказательствами объясняют, что мы собственно не видим никакого дерева, а в действительности внимаем некой пустоте, в которой здесь и там рассыпаны электрические заряды, которые с большой прытью снуют туда и сюда».

Хайдеггер предлагает обратиться к ненаучному опыту: «Стоит дерево «в сознании» или оно стоит на лугу? Лежит луг как переживание в душе или расстилается по земле? Находится ли земля в нашей голове? Или мы стоим на земле?». Мы должны вернуться обратно на землю, говорит Хайдеггер, и видеть дерево на лугу, а не атомы, знать, что мы имеем дело с самими вещами, а не с представлениями в сознании.

Кто дал науке право называть такое мышление примитивным и донаучным и тем самым саму себя выставлять как меру для мышления? Кто дал такое право науке, если она не знает собственных истоков? Если может лишь рассуждать об исторических событиях, но представления не имеет, что есть история, может складывать числа, но не знает, что есть число? Все эти вопросы (что есть событие, что есть число и проч.) оставлены как необсуждаемые, отданы философии, потому что если бы наука постоянно возвращалась к ним, то в ней не было бы никакого «прогресса». Но весь прогресс науки возможен только на фундаменте основных понятий, некритично взятых у философии! На основе других понятий был бы другой фундамент, другое строение, другой прогресс, другая история. Поэтому только философия и может сама судить науку с высоты своего положения, из глубины материи, из которой вся наука вышла.

Поэтому, в отличие от мыслителей-пессимистов вроде Шпенглера, Хайдеггер не говорит о «конце Европы». Да, пустыня растет, власть конца — Запада — над историей велика. Но «где опасность, там и спасительное», цитирует Хайдеггер поэта Гельдерлина. Лишь там, где есть риск самого ужасного, появляется и возможность для самого великого! Как определенный вид мышления породил науку, так из почвы мышления может выйти и спасительный росток. Мы должны начать мыслить, мы должны начать мыслить сущность науки и техники, чтобы совладать с ними и быть свободными по отношению к ним, а не подчиняться их гибельной судьбе. Поэтому теперь наше мышление должно само перестать быть техническим и научным, ибо оно не должно подпадать под власть научного и технического, а должно превозмочь их.

Атомная бомба разлагает мир на атомы, но именно это же случается в мышлении ученых. «Атомная бомба взорвалась в поэме Парменида», это значит, что Запад начался в Греции. Исток современной техники и науки там. Событие, которое запустило судьбу, в результате чего человечество стало смертным, сначала потенциально, а теперь и реально, произошло тогда, когда впервые было решено, что сущее дается в логосе, который означает «полагание». Возник «мост» к Декарту, Канту и Ницше. Так и оказалось, что мифос и логос не противостоят друг другу, а оказываются одним и тем же миро(мифо) творчеством.

Важнейшие слова в греческом мышлении: λεγειν и λογος «Из этих достопримечательных слов λεγειν и λογος возникла западная логика, — говорит Хайдеггер, — без tayeiv этой логики нынешний человек был бы лишен своего мотоцикла. Не было бы также самолетов, турбин и комиссии по атомной энергии. Без этого λεγειν и его λογος не было бы также ни христианского учения о троичности и ни теологического истолкования понятия второй личности в божестве. Без этого λεγειν и его λογος не было бы и эпохи Просвещения. Без этого λεγειν не было бы диалектического материализма. Мир без λογος логики выглядел бы иначе».

Исток современной науки и техники — в Греции, потому что здесь впервые было решено, что сущее есть «присутствие», некое «подлежащее», «то, о чем сказывает любое высказывание». Когда Парменидом было решено, что «нужно и сказывать и мыслить сущее имеющимся, наличествующим», а не таким, как будто возможно, что его нет: «Слово «быть» постоянно расплывается перед нами во всех возможных неопределенных значениях, напротив, слово «присутствовать» сразу говорит нечто более ясное: присутствующее, т. е. нам настоящее (Gegewart). Присутствование и присутствие (Anwesen und Anwesenheit) означает: настоящее. Это подразумевает пребывание-напротив. Если бытие сущего в смысле присутствия присутствующего уже не господствовало бы, то сущее не могло бы появиться как предметность, как объективность объектов, чтобы в качестве таковой быть предметно представимой и производимой для всякой доставки и поставки природы, которые беспрерывно предпринимают утилизацию захваченного у ней. Эта предприимчивость по отношению использования потенциала природы исходит из скрытой сущности современной техники. Если бы не господствовало eivai, бытие сущего, в смысле присутствия и тем самым предметности предметных состояний, самолеты не только не летали бы, но их вообще бы не было. Если бы не было бытия сущего как присутствия присутствующего, то очевидно не была бы обнаружена электрическая энергия, возможности использования которой известным образом преобразили мир человеческого труда».