Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6275 ( № 20 2010)

«Я хочу попытаться рассказать о своём отце. Человеке сильном и слабом, весёлом и трагичном, умном от природы и почти совсем неграмотном в сегодняшнем понимании слова «образование». Город и цивилизация его как бы не коснулись. Люди, которые хоть раз общались с ним, встретив меня через время, всегда задавали один вопрос: «А как твой папа? Ну расскажи про своего папу!»

И я рассказывала. Они смеялись, поражаясь его неожиданным поступкам, его речи, ему… Я не могла им сказать, что его уже нет… Папа прошёл через всю мою и мамину жизнь, наполнив её радостью, юмором, уверенностью, что мы с мамой – прекрасны…» – так начинается это лирическое повествование легендарной народной актрисы о себе, своих родителях, стране, в которой прошло суровое детство.

Книга «Моё взрослое детство» долго ждала своего драматического воплощения. А предложений, по словам автора, было великое множество: кино, театр, даже мюзикл… И вот наконец Людмила Марковна решила сама прочитать книгу на радио. Инициатором этого проекта выступил главный редактор «Радио России – Культура» Виталий Вульф, который убеждён, что «сам факт прихода Людмилы Гурченко на радио в качестве драматической актрисы, исполнителя собственного сочинения беспрецедентен и не может не стать событием в культурной жизни России».

Проект сейчас находится в работе. Закончена запись в студии. Творческая группа – режиссёр Максим Осипов, продюсер Наталья Новикова и редактор Марина Лапыгина, – первые слушатели Гурченко, испытали на себе весь каскад находок и выразительных средств, которые так щедро выплёскивает актриса. Радиоверсия книги, состоящая из 15 новелл, будет готова к новому эфирному сезону, автор и героиня повествования представляет самые яркие лирические и драматические эпизоды своего детства в годы войны и в послевоенный период.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Штрих-код

Изба на льдине и глобальный эффект Сезанна

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА

Сейчас, когда принято ругать всё советское, многим кажется заманчивым представить две трети страшного и великого ХХ века в России каким-то «новым средневековьем», погрузившим искусство в застылость форм и окаменелость чувств. (Причём само понятие «средневековье» понимается крайне упрощённо, в духе просвещенческой идеологии.) Но этому сопротивляется сам художественный материал, явивший повсюду – от кино до скульптуры – ярчайшие образцы подлинной оригинальности, переживший испытание временем. Скорее, уж правы те, кто называет советское время «нашей новой античностью», подразумевая под этим наглядную образность и общественную значимость искусства. В нём сквозь языческую материальность прорастало православное отношение к миру и человеку, от Платонова до Шукшина, от барнетовской «Окраины» до «Калины красной» и «Они сражались за Родину».

Ну а само разнообразие творческих манер в ХХ веке, рождение наряду со всевозможными авангардными «измами» и многовариантного, многоликого реализма подтверждается опытом всех крупных талантов эпохи.

Открытие грандиозной выставки «Пётр Кончаловский. К эволюции русского авангарда» в Русском музее, которое сопровождалось международным искусствоведческим форумом о влиянии Сезанна на русское и мировое искусство, стало самым громким художественным событием петербургской весны. Интернациональное собрание искусствоведов в свежеотреставрированных интерьерах здания Сената и Синода, где теперь заседает Конституционный суд и комфортно расположилась библиотека имени первого президента ни от кого независимой РФ, – само по себе не только новость, но и сенсация. Да ещё и могучий медийный арт-обстрел («Спешите, спешите. Единственный в своём роде «глобальный эффект Сезанна») как будто предвосхитил последующую пиар-кампанию «великого фильма о великой войне» потомка высокого рода.

Но сама выставка вполне вписывается в программу нынешних русско-музейных осмысленных и представительных биографических и тематических выставок. Бушевала снежная весна, потом наступило апрельское солнечное ликование, и этот темперамент живой природы как нельзя лучше соответствовал стихийной живописной энергии «русского Сезанна», достойного зятя Василия Сурикова и дедушки двух знаменитых режиссёров.

Русский до мозга костей, но русский европеец. Таким предстаёт перед нами Кончаловский-grand-pere.

Первые залы с вибрирующими мазками а-ля Ван Гог сменяются гранёными кубизированными сезанновскими формами периода «Бубнового валета». Затем чистый постимпрессионизм вытесняется могучим послереволюционным «подкубленным» реализмом. Насыщенная жизнь бытовых предметов, цветов, пейзажных просторов столь же полноправная у Кончаловского, как и бытование сильных плотью и духом людей – от героического лётчика Юмашева, совершившего перелёт через Северный полюс, до «красного графа» А.Н. Толстого. Знаменитый «раблезианский» портрет последнего за пиршественным натюрмортом накрытого скатертью-самобранкой стола стал одной из визитных карточек и самого художника, и писателя. Видимо, тот «животный магнетизм», которым был наделён аристократический реалист из «попутчиков», был свойствен и самому Кончаловскому, и его знаменитым потомкам.

А в ампирных залах СТД совершенно иная душевная и цветовая тональность: камерная жизнь старых вещей на фоне петербургских видов в натюрмортах Ирины Бируля. По профессии она театральный художник, оформила множество спектаклей, и каждая из её почти монохромных композиций – лаконично решённая мизансцена, «небольшой театр» (как назвали один из драматических театров нашего города).

«Портрет» крупным планом швейной машинки «Зингер» на фоне колоннады Казанского собора – и напоминание о домашнем быте семьи, и о местоположении самой компании «Зингер» (знаменитое здание петербургского ар-нуво, доныне Дом книги). Как элемент вкраплённой в живопись техники реди-мейд – край живописной скатерти, который выходит за край картины в реальность. Тут же в шкафчиках – та самая машинка «Зингер», башмаки отца, полученные по ленд-лизу, старый телефон, театральный бинокль. И те же ботинки – на ещё одном натюрморте, отсылающем зрителя к старым башмакам Ван Гога. Любимые мотивы художницы – хлеб и нож, вода в кувшине и опять – тяжёлый лениградский хлеб и почти такой же тяжёлый мрак петербургского двора-колодца.

Поэзия одиночества и печали, негромкая жизнь предметов как отражение души автора, как будто увиденное в свинцовой невской воде. Лирический контраст тому гимну жизни, её плоти, её терпкому вкусу, который поражает глаз у Кончаловского.