Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6354 ( № 2 2012)

Тогда мы разговорились с Риммой, как будто последний раз виделись вчера. Она, как и раньше, осталась очень контактным, лёгким, быстрым в общении человеком. Рассказала, что приходит в себя после инфаркта - была в тёмных очках. Очки, наверное, скрывали синие круги под глазами - свидетельство сердечной недостаточности. Стало понятно, почему её лицо, обычно очень живое, было словно задёрнуто серой тенью[?]

Но сердечная недостаточность - это одно, а сердечность человеческая, душевная - совсем другое, и её у Риммы хватало на всех. Не зря она была выбрана первым секретарём нынче полумифического Союза писателей Москвы, где, кстати, я и сам состою, и стала заниматься делами друзей, коллег, незнакомых ей литераторов и заодно своими.

Сердце временно пришло в порядок, но жизнь в порядок уже прийти не могла. В Переделкине сгорела дача, где она жила[?] В многочисленных фракциях недавно могучего Союза писателей начались скандалы, разгоралась вражда, сведение счётов, сложности в Литфонде, приходилось брать сторону одних против других. Всё это, конечно, подрывало нервы, снова било по сердцу поэтессы. К этому можно прибавить и личные проблемы. Как и всякая женщина, - а тем более талантливая, красивая, страстная, - Казакова искала своё счастье. Но счастья не получалось.

Римма была во многом человеком противоречивым. Например, в середине 90-х годов прошлого века она яростно защищала от нападок одного из кумиров и друзей своей творческой юности - поэта Евгения Евтушенко. А в новом веке сама нелицеприятно критиковала его - и не только приватно, но даже на поминках - по Владимиру Корнилову в зале траурных церемоний Боткинской больницы прошлась в надгробном слове в его адрес. Имени не назвала, но все поняли, а кто-то даже удивился.

Вместе с прозаиком и политологом Игорем Харичевым мы не раз бывали у неё в гостях на улице Чаянова. Совсем недавно я заглядывал в книжную лавку "У кентавра". Дорога вела как раз под окнами Риммы. И мне снова вспомнилось эти очень дружеские посиделки. Почему-то припомнилась на самом видном месте в прихожей её квартиры фотография Габриэля Гарсиа Маркеса, подаренная поэтессе, с автографом гениального писателя.

Казакова не только стихи писать умела - была она прекрасной хозяйкой, умела пожарить картошку и посолить красную рыбу. Готовила вкусно, за столом в её кухне получался хороший разговор. Помню приготовленные ею закуски на огромных плоских белых тарелках. Сама Римма Фёдоровна не отказывала себе в удовольствии выпить пару рюмок водки. На застольях бывали разные люди. Как-то мы встретились в её доме с Таней Кузовлевой, с Кириллом Ковальджи, душевно общались с её сыном прозаиком Егором Радовым.

Казалось бы, совсем недавно она сидела в Малом зале ЦДЛ перед гробом Саши Ткаченко, как-то бесприютно нахохлившись. Рядом стоял Егор. Я подошёл к Римме - было безумно больно провожать Сашу. Неожиданно пришло время провожать в последний путь её саму. Нашу Снежную бабу из поэтической юности. Гроб с телом поэтессы после отпевания в храме на Маросейке выставили для прощания в Большом зале ЦДЛ. В 12 началась панихида.

Давно на писательской панихиде не собиралось так много знакомых и незнакомых людей, в основном литераторов. Смерть Риммы задела многих из тех, кто давно даже не появлялся в бывшем писательском Доме.

Захоронили Римму Фёдоровну Казакову на Ваганьковском кладбище. Вот тут, думается, без помощи людей из президентской администрации не обошлось.

И вот неожиданное 80-летие со дня рождения. А мне вспомнились стихи Риммы, написанные чуть ли не тридцать лет назад:

Поэзия - мужичье дело,

воловий труд, солёный пот.

Зачем же

Орлеанской девой

в поэты девочка идёт?

Именно вот такой мне запомнилась Римма Казакова - цельная и противоречивая, дружелюбная и непримиримая, она всегда тянулась к молодым стихотворцам, старалась помогать не только друзьям, но часто просто коллегам или малознакомым людям. Для Риммы Казаковой понятие "поэтический цех" было наполнено смыслом и делом. Может быть, поэтому её тоже не забывают[?] Она осталась в памяти многих из тех, кто её окружал. В первом и единственном номере гламурно-поэтического журнала "Поэтому" целая страница была посвящена поэтессе: обложки почти трёх десятков её книг.

Римма была очень живым человеком. Такой и осталась в памяти.

Сергей МНАЦАКАНЯН

Поминки по постмодернизму

ДИСКУССИЯ "ПОСТМОДЕРНИЗМ: 20 ЛЕТ СПУСТЯ"

Евгений ЕРМОЛИН

Постмодернизм в России скорее мёртв, чем жив. Как спетая песня: больше не зажигает.

В политике это стало ясно сейчас, когда даже самые циничные политтехнологи пытаются принять искренний, человеческий вид, а гламурные дивы выходят на баррикады.

В литературе процесс пошёл значительно раньше, вопреки недавним запоздалым триумфам наших доморощенных писателей-постмодернистов. Ну да, Елизаров получил "Русского Букера", пожертвовав своей концептуальной маргинальностью ради мейнстримного признания, а Шишкин и Сорокин - "Большую книгу". Но это шлейф вчерашней славы.

Да и Шишкин с Сорокиным в начале века переменились, каждый по-своему, но в чём-то важном совпав с ведущей тенденцией - к новой серьёзности и искренности, новому реализму, который я (следом за Акилле Бонито Оливой) склонен называть трансавангардом.

Хотя это не самые захватывающие примеры; интереснее, пожалуй, было смотреть, как, наступая на одни и те же грабли, изводил себя и терял читателей Юрий Буйда, пока к рубежу 10-х годов не нашёл новый звук и новое дыхание.

Как мутировал, перерождался игровой метод Пелевина, ставшего главным русским сатириком начала нового века, нашим угрюмым и беспощадным Свифтом.

Или как выдавливал из себя по капле постмодерниста Тимур Кибиров.

Как, наконец, невосприимчивы оказались к ироническому пересмешничеству молодые писатели, от Сергея Шаргунова и Елены Георгиевской до Марины Кошкиной и Натальи Ключаревой, от Анны Русс и Алексея Бокарева до Веры Полозковой[?]

Суть в том, что постмодернизм в России оказался гносеологически и этически бездарен.

Этически это операция прикрытия победительного, как чудилось ещё вчера, цинизма. Пародийная инверсия русского нигилизма, хулиганства и гопничества. А у цинизма короткий век. И он бездетен. Сегодня он кончается повсеместно, сливается в канализационные стоки истории. Вместе с глумом и стёбом, с пошлыми подмигиваниями и сортирным юмором. С мутью гламурной, бордельной эпохи.

Гносеологически это опровержение прогноза Михаила Эпштейна, в незапамятные времена отождествившего постмодернизм с мистической апофатикой. Прорыв к иному в нём не задался, и даже демонические вещи выглядели (например, у Шарова) неуместной детской шалостью.