Владимир Бушин - Мне из Кремля пишут

Негодуешь так, словно то была единственная и горько запоздавшая премия. А ведь это притворное негодование. Ещё в 1967 году Шукшин получил премию имени братьев Васильевых, через год — звание заслуженного деятеля искусств, ещё через год — Государственная премия СССР, дожил бы до пятидесяти — уж наверняка получил бы орден Ленина, если не Золотую Звезду Героя. О чём шуметь-то?

И тут мы подходим к главному. Ракша пишет, что в её черной стране «чтобы снять фильм, опубликоваться, мы, как и все, должны были «бороться», хитрить. И потому, как могли, мы осваивали Эзопов язык». Ну, «бороться» — это естественное дело. За каждую вещь в той или иной форме и степени приходится бороться всем. Вот парочка собственных свежайших примеров. Недавно послал я в «Правду» большую обстоятельную статью о глупостях, что обильно пишут патриоты о Сталине, а они, не сказав мне ни слова, взяли и напечатали безобидный хвостик. Послал я им письмецо: «Хамство!» Вот и вся борьба. Не удалась мне и борьба с «Алгоритмом» за издание сборника стихов. Слава Богу, нашлись доброхоты в Пензе. А ты, что же хотела, чтобы приходили домой за твоими рукописями, а потом приносили авторские экземпляры и гонорар? Нет, голубушка, так только у Ахмадуллиной.

Так что борьба — это нормально. Но Эзопов язык? Но хитрости? У Шукшина есть одна эзопова вещь, но ты-то приведи хоть единый примерчик из своих обильных писаний или из работ своего мужа. Одни заголовки твоих книг чего стоят. «Катилось колечко» — это что, эзопов намёк на будущее «Красного колеса»? «Ужин тракториста» — тут ты ловко обличаешь пышные пиры советской бюрократии? «Далеко ли до Чукотки?» — напоминание о ГУЛА-Ге? «Солнышко, здравствуй!» — замаскированное приветствие Ельцина? «Голубочек мой ясный» — имеется в виду Чубайс? И дальше такая же чепуха на постном масле.

А вот это сущая правда: «Мы зачитывались книгами Анатолия Рыбакова, Даниила Гранина, Юрия Трифонова. Прощали авторам и посредственность языка, и художественную ординарность. Выискивали в подтексте отчаянные, как подвиг, близкие нам честные мысли, крупицы правды. Найдя, радовались взахлёб, цитировали. Подтекст становился текстом. Вообще наше поколение осуществлялось не благодаря, а вопреки. И собирались по кухням не только единомыслием, но ещё и от тайного страха…» (с.396).

Да, кроме «вопреки», тут всё достоверно. Именно так копошились вы на кухнях, выискивали близкие вам антисоветские фиги в кармане, считали их подвигом и взахлёб радовались. Верно и то, что никакой настоящей литературы вам не надо было, вам её заменяли фиги, особенно если они были со сливочным маслом и хорошо поперчены. А сами вы на антисоветские фиги были неспособны — страшно!

Но я уверен, что Юрий Ракша о фигах и не думал. Невозможно представить, чтобы и Василий Шукшин вместе с тобой копошился, выискивал и ликовал. Ты права: «Шукшин, уж если говорить честно (уж если хоть разочек! — В.Б.), никогда не был вместе со столичной литературной и киношной элитой (той самой — фиговой, позже предавшей народ. — В.Б.). Он ей не доверял, был к ней насторожен, как-то её опасался, остерегался. Он словно был другой «группы крови» (с. 398).

Да, он — другой, но ты — одной. Это же с ними ты тогда выискивала антисоветские фиги, а теперь объявила и дореволюционную Россию полоумной страной и Советское время — черной дырой, из которой «с кровью выдираемся» ныне благодаря демократии (с. 428).

«Сегодняшние элитарные «шестидесятники» — поэты, режиссёры, постоянно мелькающие на ТВ (порой эмигранты), вспоминают, как откровения, минуты встреч с Шукшиным. А ведь он с ними вместе никогда не был. Рядом был, да. А чтобы вместе, чтобы «внутри» — никогда» (Там же). Увы, свет очей моих, ты тут сказала и о себе: рядом — был, но вместе, «внутри» — никогда. По другому случаю ты это и сама признаешь: «Нам с Юрой довелось знать его долгие годы. но… неблизко» (с.429).

Никогда ни к чему не следует преувеличивать свою близость. В том числе, и к Божьей благодати. Ракша много говорит в нынешних книгах о своей религиозности. Как говорится, без Бога не до порога. Она, оказывается, председатель приходского совета одной из Московских церквей, а вот и фотка, на которой она рядышком с покойным патриархом Алексием, а на стене — лик Спасителя. Замечательно!

Но есть некоторые обстоятельства, заставляющие призадуматься. Так, на вопрос журналиста, кого или что она больше всего не любит, Ракша решительно заявила: «Безбожников!» Как же так, Ирина? Ведь неверущие должны быть в твоих глазах несчастными заблудшими людьми, гибнущими, обречёнными, потому заслуживающими твоего особого внимания, заботы и сострадания. Разве не так? Разве патриарх говорил тебе другое?

Ещё более смущает такое признание: «У нас в семье для новых знакомых всегда был тест. Как говорили в шутку — «проверка на вшивость». «Как относишься к Богу? Как — к животным?..» Господи, да это же не просто поразительная для писательницы бестактность — лезть каждому знакомому в душу, это сущее богохульство: игра в религиозность, тест на веру, Бог и животные в одном ряду да ещё шуточка насчёт вшивости… И как же поступали с неверующими? Судя по ответу журналисту, вы их просто не впускали в свой дом или выгоняли. Спаси, сохрани и помилуй!..

Сейчас весьма нередки случаи, когда дети умерших родителей, вдовы и другие родственники усопших подмалёвывают их образы под нынешнюю демократическую моду, особенно религиозную. Уверяют, например, что во время войны Сталин советовался не только с маршалами Жуковым, Василевским и другими военачальниками, но ещё и с неким старцем Илией, обитавшем в Ливанских горах, в пещере; что тот же маршал Жуков всю войну возил с собой икону, хотя никто её не видел… Сдаётся мне, на такой манер подмалевала Ирина Ракша образы своего мужа, в частности, представив его участнитм «проверки на вшивость», и Василия Шукшина, в частности, наделив его отвращением к Павлику Морозову. Он будто бы сказал однажды: «У нас с любовью к родителям, с почитанием — туго. Мы Морозовых Павликов дети» (с.399).

Орда демократов изображает Павлика мерзавцем, предавшим своего невиновного беспорочного папочку. Именно в таком смысле его имя и упомянуто в приведенной цитате. Но у Шукшина не было никаких оснований для уподобления себя этому образу. Он был очень заботлив к матери, как только было можно — навещал, часто писал ей теплые письма, построил для неё на первый большой гонорар новый дом… С какой же стати он будет сравнивать себя с человеком, изображаемым предателем? Да и образ-то такой слеплен и пущен в оборот Алминским, Альперовичем, Феофановым уже после смерти Шукшина.

И тут опять встает вопрос о «проверке на вшивость». Если даже допустить, что Павлик Морозов не встал на защиту матери, которую заодно с детьми отец избивал и бросил, уйдя на глазах всей деревни к другой, если даже допустить, что подросток грешен перед отцом, то ведь плату-то с него взыскали наивысшую — жизнь! Да ещё прихватили жизнь младшего брата. И это притом, что отца-то, секретаря сельсовета, осудили на несколько лет за спекуляцию фальшивыми справками. С точки зрения верующего человека не искупил ли подросток свой грех с немалым перебором? Можно ли такого мальчишку презирать, ненавидеть, делать чудовищем?