Сергей Нечаев - Русские в Латинской Америке

Далее он рассказывает:

«Все наши художества, сотворенные не просто в приливе вдохновения, а почти в экстазе, подогреваемые желанием побыстрей обзавестись деньгами, мы быстро распродали… Хорошо обмыли удачу, успех.

И Булавин стал громко, на всю улицу, ругаться по-русски. А я, мне ничего не оставалось делать, как успокаивать товарища: „Николай Федорович, не ругайся так громко. В Каракасе есть русские, которые живут здесь давно. Услышат, неловко нам будет!“ — „Их мало. Только сорок семей на весь Каракас. И будет чудо, если мы их встретим!“

И чудо не замедлило, свершилось. К нам подошла седая дама и сказала: „Ой! Как приятно слышать родной русский язык! Вы давно из России?“ Булавин как ни в чем не бывало сделал даме полупоклон, сказал: „Мы давно из России, мы белые эмигранты. Я прожил двадцать пять лет в Чехии, а он — в Югославии“. — „А мы сорок лет как из России. Мой муж доктор Имбэр. А вы, кажется, прибыли недавно и еще не устроены на работу? Вот вам визитная карточка моего мужа“.

Булавин, похоже, решил „зацепить“ и эту русскую даму нашими художествами: „Мы пейзажисты-художники, продаем акварели“. — „Так зайдите к нам завтра же! И принесите, если имеются, русские виды. Мы их у вас купим. Моя дочь София Имбэр напишет вам рекомендательные письма в рекламные компании, где требуются художники“.

У нас не было русских картин. Но мы сейчас же нарисовали. Булавин нарисовал чешские Великие Татры, называя их Кавказскими горами — Эльбрус, Казбек, и русскую тройку в стиле экспрессионизма. А я нарисовал шишкинских медведей.

По визитной карточке мы легко нашли квартиру доктора Имбэра. Находилась она вблизи нашего отеля. Позвонили. Открыл сам доктор в ярмолке. Булавин ему представился, взяв „под козырек“, то есть приложив ладонь к художественному берету: „Есаул Кубанского войска Булавин!“ И доктор радостно „козырнул“. Коснувшись ладонью ярмолки, сказал: „Я тоже офицер — армии Керенского. А вы офицер царской армии? Были и в Белой армии? Были и в немецкой армии? И вы не убили ни одного человека?“ — „Нет! — сказал Булавин. — Не убил. Я не был в немецкой армии. Я сидел в концлагере у немцев. Меня самого чуть немцы не убили“. — „Ой! Так вы пострадали от немцев. Проходите, пожалуйста, выпьем кофе. Моя дочь напишет вам рекомендательные письма в рекламные компании — в АРК, в БРАКО. Покажите ваши акварели“.

Мы развернули свои акварели.

„Ой, какие красивые родные русские виды! Эльбрус! Казбек! Тройка! Медвежата! Я все куплю!“

Булавин одну и ту же гору, когда продавал акварель русским, называл Эльбрусом или Казбеком. Когда продавал чехам, говорил — Велике Татре, когда покупали немцы, называл — Шпиц Инзбрук. Для венесуэльцев он рисовал — Шпиц Боливар».

Вскоре в Венесуэлу из Европы пришел второй транспорт с беженцами, затем — третий. На одном из них из Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев прибыл художник-портретист М. М. Хрисогонов, учитель А. Г. Генералова. Когда они увиделись, Михаил Михайлович вдруг сделал вид, что не узнает бывшего ученика. «Я не русский, я грек Крисогоно, — заявил он. — Да, я говорю по-русски, но я не русский». Александр Германович был удивлен и не знал, как на это реагировать. И тогда Михаил Михайлович объяснил: «Шура! Я скрываю, что я русский, потому что здесь всех русских считают за коммунистов. А картинки покупают богатые люди. Они не будут покупать у „коммуниста“. И тебе советую не говорить твоим клиентам, что ты русский, и не подписывать картины русской фамилией, лучше — каким-нибудь псевдонимом».

Н. Ф. Булавин с А. Г. Генераловым продолжали жить в отеле «Конкордия». Хозяин отеля поставил им старый стол на балконе второго этажа и разрешил пачкать его красками. Стало удобно рисовать. Параллельно они искали работу. Сначала им пришла в голову мысль стать матросами. Они даже зарегистрировались в корабельной конторе. Но «морские дела» затянулись. Вскоре им подвернулось другое дело, им предложили стать артистами-джигитами…

А. Г. Генералов вспоминает:

«На первую репетицию предстояло явиться в новый цирк-амфитеатр, предназначенный для боя быков. Когда мы пришли в точно назначенное время, Булавин потребовал аванс на обмундирование: „Я не намерен протирать об седло мои последние штаны!“»

На этом их с Булавиным «выступления» на арене цирка закончились.

Далее происходило следующее:

«С Булавиным мы дольше всех других приехавших в Венесуэлу из Европы находились на содержании института иммиграции. Жили в отеле „Конкордия“ бесплатно, потому что ответственный за нас чиновник института взял у нас много картин для продажи, а нам не заплатил ни боливара. Продал, мол, в долг, но должники не отдают деньги, и попросил дюжину новых наших картин. Но и за них с нами не рассчитался. Так и продолжалось два месяца: чиновник продавал наши картины, а нам продлевал содержание в „Конкордии“. Впрочем, мы успевали рисовать не только для чиновника, немало наших — „русских“, „чешских“, „немецких“ и „местных“ — пейзажей украсило стены квартир и особняков венесуэльской столицы, окрестных городков и селений.

И все же к концу второго месяца „вольготная“ наша жизнь в Каракасе закончилась. Чиновник направил нас в городок Маракай, в отдел института иммиграции с письмом к его другу — председателю Маракайского отделения института. Чиновники хорошо договорились, и маракайский чиновник принял нас с Булавиным, как только что приехавших из Европы.

Мы готовились к любой черной работе, но нас поселили в отеле „Ингенио Боливар“, устроенном в бывшем имении Боливара — освободителя Венесуэлы, в тридцати километрах от городка. И — „забыли“.

Место называлось Сан-Матео. Это было живописное село с речкой, на вид чистой, но зараженной тропической болезнью „билярсией“. И нас предупредили, что в речке купаться нельзя.

Но рядом простиралось еще более живописное озеро.

В большом колониальном дому Боливара жили семьи земледельцев из Югославии — сербов, хорватов и русских казаков белой эмиграции, женатых на сербках.

Казаки рассказывали: „По приезде нас обещали посадить на землю, а повезли через узкий перешеек, как Перекоп, на полуостров, на котором ничего не растет. Песок и колючки. И попробовали посадить нас там, на песок и на колючки, а мы воспротивились. Тогда нас привезли сюда. Мы тут ловим рыбу в озере и продаем в Маракайе. Жены наши делают искусственные цветы и тоже продают в Маракайе. Живем тут, как на курорте, на всем готовом. Каждые три недели нам меняют простыни, хорошо кормят, еду привозят из Маракайя — из „семидор популар“ — из народных столовых, которые учредил президент Венесуэлы Ромуло Бетанкур во всех городах страны. Народные столовые с завтраками, обедами и ужинами за один боливар. Но мы не платим этот боливар, за нас платит институт“.