Газета Завтра Газета - Газета Завтра 880 (39 2010)

Дальше — не значит лучше. Ибо труды отборочной комиссии (которую возглавил незабвенный Андрей Ерофеев) не могли не пропасть даром. Зачем, казалось бы, один из кураторов разглагольствовал о том, что политических работ на выставке не будет? Правильно — чтобы повесить серию унылых карикатур, повествующих о судебных мытарствах всё того же "экспозиционера". Коробки, паучки, голограммы, выстроенные в пирамидку мавзолея — неужели это хоть кому-то может показаться новизной? "Новостью" стало заявление на пресс-конференции, что "левый дискурс дотируется правыми силами", но открытия подобного масштаба — удел людей, безнадёжно отставших от жизни, и только вчера узнавших, что масло — масляное.

Не оставляет впечатление, что организаторы сами превратились в объекты выставки, словно материализовавшейся не только из произведения Оруэлла, но и непосредственно из восемьдесят четвертого года. Даже живописная серия, повествующая о женской сборной по парашютному спорту, которая должна была диссонировать с яркими инсталляциями, не заставляет сопереживать даже самых ностальгически настроенных граждан. За ней слишком видно желание поучаствовать в распиле средств на работу с ностальгией. Откровенной халтурой попахивает и от деревянных автомобилей (модное течение нынешнего сезона, почерпнутое туземными провинциалами на Западе), и от витражей, слепленных из оргстекла. И только мусорный бак, изящно, с любовью украшенный барельефами, как бы намекает на реальную ценность экспонатов выставки. Эта же вторичность скрыта в трёхлитровых банках со старым бельём, выстроенных по периметру. Всем понятно, что творца, которому было не лень скреплять банки леской, потряс обыденный опыт Японии. Но легче от этого не делается — скорее, становится неудобно, что нашего туриста, пытавшегося продать утюги в токийской подворотне, без тени иронии позиционируют художником.

Роднее и ближе становятся организаторы перформансов, манкировавшие премией. Ведь даже если разбить банки с тряпьём, вряд ли такое местечковое событие произведёт большой фурор. Увы, "актуальное искусство" руками своих же кураторов превратилось в гетто. Многолетнее паразитирование в одной и той же нише выжгло всякую возможность для прогресса, а организаторы из былых клоунов превратились в заурядных надсмотрщиков с синими носами.

Выставочный зал Федеральных архивов приглашает на юбилейную выставку "Хранить в Государственном архиве…" к 90-летию Государственного архива Российской Федерации.

К своему юбилею Государственный архив подготовил уникальную историческую выставку. Её название частью повторяет резолюцию императора Александра III на документах о конституционном проекте Александра II: "Хранить этот пакет в Государственном архиве и не вскрывать без особого приказания". Экспозиции построена исключительно на архивных материалах, объединённых в 23 интригующих сюжета по истории России XIX — XX веков, в том числе: "Бедная Лиза" (тайная любовь императрицы Елизаветы Алексеевны); "Пророчества преподобного Серафима Саровского в бумагах тайной полиции"; "Люблю тебя, душа моя, без памяти" (история любви Александра II и кн. Е.М. Юрьевской); "Заговор великих князей. 1916" (Распутин и императрица Александра Федоровна); "Гибель царской семьи" (подлинная записка Юровского и вещественные доказательства, изъятые из раскопа на месте захоронения на Коптяковской дороге); "Завещание патриарха Тихона"; "Были приняты т. Сталиным…" (встреча с митрополитами Русской Православной Церкви в 1943 г.) и другие. В рамках выставки впервые будут показаны фрагменты видеоинтервью участников встречи в Беловежской пуще в 1991 г., завершившейся развалом СССР.

Выставка работает до 28 ноября, с 12.00 до 18.00. Выходные дни — понедельник, вторник. Проезд: м. "Фрунзенская", ул. Б.Пироговская, 17.

КРАСНО-КОРИЧНЕВЫЙ

Я — красный. Я — с коричневым оттенком.

Я тот, которого ногами вы лягали.

Но я живой. Я вышел из застенка,

Где вы на лбу звезду мне выжигали.

Я красный, — в ранах кровь моя горюча.

Коричневый, — она уж запеклась.

Когда меня надели вы на крючья,

Вы надо мной повеселились всласть.

Вы мне кричали: "Коммунист проклятый,

Ты нам сполна ответишь за ГУЛАГ!"

Но это я в Победном сорок пятом

Над куполом пробитым поднял флаг.

В меня плевали: "Ты — фашист отвратный!"

И жгли меня больней и горячей.

Но это я свершил свой подвиг ратный,

Избавил вас от огненных печей.

Грозили: "Вырвем твой язык речистый!"

Вонзали в рот отточенную сталь.

Но появился звездолет лучистый,

Унес меня в космическую даль.

Коричневая русская икона.

На ней краснеют крылья и покровы.

Мне свят и дорог цвет ее исконный.

То цвет России, обагренной кровью.

"Я репортер, не летописец Нестор.

Не знаю, кто прочтет мои листовки.

В них пулеметы батальона "Днестр"

И группы "Север" меткие винтовки.

Спираль Бруно, ее резные кольца.

Угрюмые солдаты в оцепленье.

Вокруг Дворца шагают добровольцы.

Военной песни слаженное пенье.

Я с ними опускался в подземелье.

Фонарик лучиком в лицо мне брызнет.

Отдали все, что за душой имели.

А многие из них отдали жизни.

Зал заседаний, восковые свечи.

Чуть теплый чайник, на свече согретый.

Там собралось полуночное вече,

Чтоб до утра писать свои декреты.

В войска Ачалов посылал гонцов.

Напоминал комдивам о присяге.

Но каждый отворачивал лицо

И только спирт тянул из горькой фляги.

Руцкой и Хасбулатов приумолкли.

Они на людях появлялись редко.

Смотрели, как затравленные волки,

Как два сапсана, пойманные в клетки.

Останкинская башня, как змея,

Вливала в нас смертельный яд и уксус,

Над нами измываясь и смеясь.

Мы умирали от её укусов.

По городу расхаживали толпы.

Их из конца в конец водил Анпилов.

Казался город раскаленной колбой.

Глаза народа ненависть слепила.

Сначала шли размеренной колонной.

Потом смешались, тяжко побежали

К Москве-реке, блестящей и холодной.

И на мосту все крепи задрожали.

Ужасен вид разгневанной толпы.

В ней рев цунами, взрыва мегатонны.

И падали фонарные столбы,

Бежали милицейские заслоны.

Толпа бежала, чтоб спасти Дворец.

Рвала "колючку" голыми руками,

Прорвав заслонов несколько колец.

Она пробила их грузовиками.

Солдаты пленные, притихшие, как овцы.

Их командир уныл, как сивый мерин.

Кружились, как танцоры, баркашовцы,

Из автоматов поливая мэрию.

И в этом голошенье, в этой буре,

Когда казалась радость безграничной,

Передо мной на миг возник Бабурин.