Газета Завтра Газета - Газета Завтра 885 (44 2010)

Он разрубил крепежные канаты,

И наша Родина упала в пропасть.

Нам показали "Маленькую Веру",

На всех углах в ночи цвели фиалки.

В программу "Взгляд" являлись камергеры,

Их увозили в Кремль на катафалке.

Я поступил в васильевскую "Память".

Мне нравился рубахи чёрный цвет.

Еврею пригрозили мы цепями.

А он достал из сумки пистолет.

Хватало крику, не хватало денег.

Мы все решали жгучие вопросы.

Из Горького вернулся академик

И с ним его подруга с папиросой.

Ревели мегафоны, как слоны.

Порой Москва вставала на дыбы.

Текли потоки пены и слюны.

Крупицу истины хотелось мне добыть.

Присел на площадь самолётик Руста.

Девица поднесла ему букет.

И кости генералов с тяжким хрустом

Ломались и валились на паркет.

Сперва Рейкьявик, а потом уж Мальта.

Генсеку говорили комплименты.

А он выделывал немыслимые сальто.

Подписывал вслепую документы.

Юродивый, слюняв и изувечен,

Не уставал на площади кричать,

Что Президент бесовской меткой мечен,

На лбу его — иудина печать.

Там мертвеца тягают из могилы.

Там чей-то памятник стараются спихнуть.

Из всех углов звучит Хава Нагила.

Их столько развелось, не продохнуть.

Войска угрюмо смотрят из-под касок.

На них бежит разгневанная рать.

Их описать у вас не хватит красок.

Их может только Босх нарисовать.

Одни за "перестройку" выпивали.

Другие за родной "Спартак" болели.

Так мы Отчизну нашу убивали.

Так мы отцов могилы не жалели.

Партийцы жгли прилюдно партбилеты.

Попрятались в чуланы "кагебисты".

Шел август, и заканчивалось лето.

Казалось, что готовится убийство.

.....

Мальчишкой он работал землемером.

Аршином измерял поля колхоза.

Потом он стал партийным Камергером,

Тяжеловесом стал, тяжеловозом.

Он был парторг, оратор и политик.

"Товарищи, нас Родина зовёт!"

Он был речист, когда он шел на митинг.

Он был плечист, когда пускал завод.

Все знали, что его глухой басок

Звучит не только в телефонной трубке.

В целинном поле трогал колосок,

На Балтике стоял в военной рубке.

С ним познакомились в воюющем Кабуле.

Мы пили виски в номере отеля.

За окнами посвистывали пули

И трассы автоматные летели.

Он говорил, что здесь метро построят.

На салках возведут многоэтажки.

И этот труд нам будет строить крови,

Сей благородный труд, хотя и тяжкий.

За стенами всю ночь стреляли танки.

Им вторила грохочущая "Шилка"

И двух десантников кровавые останки

Лежали на брезентовых носилках.

Он стал советником и другом Президента.

Стал правою рукой Наджибуллы.

Мы сталкивались в редкие мгновенья,

Раз — у посла, в другой раз — у муллы.

Его "ми-восемь" потерпел крушенье

И сел у Кандагара под огнем.

Он избежал в Кабуле покушенья, —

Его машину обстреляли днём.

Война тянулась долго и несчастно.

И в ней была победа не близка.

Поразмышляв, кремлевское начальство

Решило вывести усталые войска.

Мы с Камергером встретились в Саланге.

Колонны шли, стоял мороз жестокий.

Десантники вели бои на фланге.

"Вот так уходят русские с Востока".

Мы с ним стояли в солнечном сверканье.

Висел ледник — гора замерзших слез.

Механик танка голыми руками

Крепил к скобе обледенелый трос.

Он был суров, он не утратил веры.

"Коль будем живы, значит, не умрём".

Он продолжал партийную карьеру

И стал в Баку большим секретарём.

Страна всё больше скатывалась в хаос.

Чечетку танцевали на гробах.

В Кремле не Президент, а Микки Маус.

И вот как буря грянул Карабах.

Там, где был сад, теперь там крови лужа.

Сожжен Агдам, разрушены Шуша.

Еще недавно братья по оружью

Друг в друга пулю выпустить спешат.

Я Камергера встретил в Карабахе.

Звучал орудий яростный вокал.

Сидел он в окровавленной рубахе,

И на столе его лежал "АК".

Он появился здесь, в Степанакерте,

Чтоб убедить стреляющий народ.

И лишь случайно он избегнул смерти,

Когда в него пальнул гранатомет.

Кругом звучали пулеметов трели.

Машина привезла патронов груз.

Глаза его затравленно смотрели.

Он мне сказал: "Нам не спасти Союз".

Потом мы с ним уехали в Баку

И день прожили на приморской даче.

Там райский сад цветет на берегу

У синих волн среди камней горячих.

Мы облачились в белые туники.

У наших ног клубилось море пеной.

Мы обратили к морю наши лики.

Над нами райских птиц звучало пенье.

В кустах летали радужные птицы.

Блестел фонтан и розы пахли сладко.

Мы были с ним, как римские патриции,

Сыны империи времен упадка.

Упали на песок кариатиды.

Разрушились коринфские колонны.

Тонула в море наша Атлантида.

В пучину погружалась неуклонно.

Мы пили с ним печальное вино.

Пустел стакан, мы наливали снова.

Мы были братьями. Нам было суждено

Увидеть смерть Отечества родного.

В хрустальной вазе радуга дрожала.

С нее свисала винограда кисть.

А Атлантида тихо погружалась.

И было нам не суждено спастись.

Тонули наши храмы и поэты.

Тонули наши книги и ученья.

И веяло над гибнущей планетой

Таинственное смерти излучение.

Мы не легли с ним в мраморные ванны.

Не вскрыли остывающие вены.

Он в Карабах уехал утром рано.

И я оставил берег незабвенный.

Я больше не встречал его ни разу.

Страны не стало, бушевали войны.

Стал Камергер наместником Кавказа,

Где ингушей и осетин случилась бойня.

Он был убит, — попал в засаду в скалах.

В него вонзилась огненная пуля.

Она его не первый год искала.

Быть может, та, что не нашла в Кабуле.

С тех пор не счесть страдания и горя.

Нам выпали несметные мученья.

Но помню я лазурный берег моря

И Камергера в белом облаченье.

...скончался 29 октября на 73-м году жизни.

Евгений Всеволодович был одним из тех уникальных мыслителей, которых из века в век необъяснимым образом рождает русская земля. Он был человеком универсальным — из той же когорты, что и Ломоносов, Лобачевский, Черепанов, Менделеев…

У него были собственные стихи и мозаики, свои рельсы и паровозы, своя периодическая система элементов, свой космос, в котором происходили самые невероятные, с точки зрения внешнего наблюдателя, события.

В этом своём мире Головин был полноценным демиургом, творцом, способным не только подковать любую блоху, но и, скажем, создать целую систему галактик. Вокруг этой его способности наворачивались кимвалом бряцающие определения: "герметик", "эзотерик", "мистик", "нигилист", "язычник", "алхимик"...

Утешьтесь! Он был человеком, который не только решился, но "пророс" сквозь привычное всем нам пространство и время...