Газета Завтра Газета - Газета Завтра 941 (48 2011)

Началась перестройка, все эти "Ардисы" и "Континенты" переехали дружно к нам, расплодились во множестве, а НТС осталась как еще одна романтическая сказка, которые так любил Леонид Бородин. Его уговаривали хотя бы сменить издательство, но несломленный не мог сломаться. Конечно, по характеру он был герой-одиночка, потому и с людьми сближался неохотно, компанией друзей себя не окружал. Как его называли в лагере — "лагерный пахан", в самом благородном смысле этого значения. Лидер, надежный, организовывающий вокруг себя целый мир, но держащийся в стороне. На его личных торжествах я встречал пять-шесть человек, не больше. Владимир Осипов, Михаил Ладо, Илья Глазунов…

При этом, как бы сейчас ни втягивали его в свой круг либералы-диссиденты, им он был абсолютно чужд. Его одинокий мир всё равно находился в ауре русского почвенничества или русской партии. Он даже умел прощать заметным писателям из самого официального окружения, если они были близки русской идее. Вскоре после его выхода в 1987 году из лагеря я позвал его в поездку в родной ему Иркутск вместе с делегацией журнала "Москва" и её редактором Михаилом Алексеевым. Михаил Алексеев, надо отдать ему должное, согласился взять с собой Бородина. И Леонид, недавний сиделец, абсолютно дружески общался с не последним представителем брежневской элиты. Наша совместная поездка в Иркутск от журнала "Москва" каким-то мистическим образом определила дальнейшую литературную судьбу Леонида Бородина. Михаил Алексеев как бы передал символическую эстафету будущему редактору. Загадочно-романтическим образом связал его с "Москвой". Хотя первый опыт публикации был неудачным. Вскоре после ухода Алексеева, когда главным в журнале стал Владимир Крупин, я отнес в журнал его чудесную повесть-сказку "Год чуда и печали", которая очаровала меня не меньше, чем "Маленький принц" Антуана Сент-Экзюпери. Увы, Крупин вернул мне её со словами: "Не подходит, пусть принесёт что-нибудь лагерное". Тогда это было в моде. Но ничего лагерного многолетний сиделец, практически, не писал. Лагерь ему был неинтересен. Есть лишь одна повестушка "Правила игры", где действие проходит в лагере, но и там весь сюжет, весь смысл не в лагерных страданиях, а в важнейшем для Леонида Бородина понятии — "правила игры". Всю жизнь Бородин прожил согласно своим правилам, никогда не нарушая их. Того же он требовал и от друзей. Правила игры во всём — от игорных автоматов, которыми увлекался, до поведения в лагере или же в литературе. А Володе Крупину Леонид остался навсегда благодарен за то, что тот через два года позвал его в "Москву" на работу, а позже и оставил главным редактором. Я помню, после выхода из лагеря, когда мы с Леней сдружились, вовлек его и в литературную кутерьму, познакомил со многими писателями, начал печатать в журнале "Слово", с которым тогда сотрудничал, там же опубликовал и первую статью о нем. Но опекунства он не терпел. Уже позже он сам определился, кто ему ближе, стал печататься одновременно в "Нашем современнике" и в "Юности" и опубликовал там все повести и рассказы написанные в лагерях, и вышедшие в эмиграции в издательстве "Посев".

Помню недели, проведенные вместе с ним у него на даче под Загорском, в маленьком домике, помню наши общие поездки, помню, как лихо он тратил все полученные от эмигрантских изданий немалые деньги, учредил премию имени Шукшина, устроил банкет для актеров театра, поставившего понравившуюся ему лагерную пьесу, поддерживал иркутских земляков… Деньги скоро кончились, и писатель, а позже и главный редактор уже подрабатывал на машине частным извозом.

Великий страдалец и великий мечтатель. Его книги переведены на все основные европейские языки, он сидел в лагере, а ему присваивали европейские престижные литературные премии. Мог бы и Нобеля получить — чем он хуже турецкого писателя Орхана Памука? Но всё это мировое везение закончилось, когда он вышел из лагеря, и западные его поклонники поняли, что Бородин — русский патриот. Все дружно от него отвернулись. Ещё в 1985 году написала рецензент "New York Times" Бетти Фалькенберг, что его инакомыслие не то, что угодно Западу. Американцы "предпочитают диссидентов с целеустремленностью к западным идеям. Но у Бородина другие взгляды..." "За рубежом меня враз перестали печатать, — говорил Леонид Бородин в интервью "Литературной газете", — наконец-то раскусили, что я отнюдь не либерал, а государственник. Западу же, как известно, подобные писатели не нужны".

Леонид Иванович Бородин — из тех редких людей, кто умел и жить, и выживать достойно. Сквозь все свои лишения и житейские тяготы он пронёс гордо, по-гумилёвски, по-лермонтовски, свою романтическую мечту и, кажется, осуществил к концу жизни многое из задуманного. Одни могут ужаснуться тем страданиям, которые выпали на его долю, другие могут искренне позавидовать его постоянному везению. А мы попрощаемся с замечательным русским писателем. Вечная память тебе, дорогой Лёнечка!

Честно говоря, уже не припомню, как об этом зашла речь, но на одной из лекций преподаватель родного ВУЗа обронил в задумчивости фразу: "СМИ, конечно, надо читать, слушать и поглощать… но всегда, ребята, помните: 40 процентов пишущих там писать просто не умеют, а ещё 50 — надёжно проплачены и пишут строго то, что нужно". За точность цитаты не поручусь, но смысл передан верно. Эта фраза глубоко запала мне в душу, так как при всей своей простоте и незамысловатости достаточно точно отражает ситуацию в нашем информационном поле. Да и если бы только в нём.

Сейчас, когда я читаю статьи, как-то связанные с политикой, экономикой и прочими серьёзными вещами, постоянно ловлю себя на том, что задумываюсь: "Хм, а вот использовал бы автор именно этот речевой оборот, так замечательно передающий оттенок презрения/восхищения/равнодушия, которое испытывает к субъекту "Икс", работай он в другом издании? А кольнул бы он той же шпилькой или вознёс бы так же до небес субъекта "Игрек", который от "Икса"-то, по сути, ничем не отличается, но имеет более или, наоборот, менее благоприятный имидж в масс-медиа? Сколько в том, что они пишут, заказа, а сколько искренности? И есть ли искренность сейчас вообще?"

Скепсис — естественная реакция молодёжи. Собственно говоря, почти все более или менее не обиженные умом молодые люди, за исключением фанатиков разнообразного толка, полагают, что уверенным в наше время нельзя быть ни в чём и ничто не заслуживает стопроцентной веры. Очень уж всё скользко, неопределённо и неоднозначно. Вроде как все медийные фигуры — герои, и у всех болит душа за Родину, и все думают о России, и непонятно, как наша страна ещё не загорелась от такого количества тепла, источаемого любящими Россию сердцами. Высокотехнологичный президент Медведев сидит в Кремле и твиттере и оттуда любит Россию. Лидер нации, у которого уже никто никогда не спросит "Who is Mr. Putin?", готовится основательно засесть в Кремле, чтобы любить Россию долго и со вкусом. Пламенный трибун Жириновский катается по стране, швыряя деньги в электорат, ругая всех и вся, кроме Путина и Медведева, и любит Россию. Самая красная звезда политического небосклона Зюганов создаёт народные ополчения в духе Минина и Пожарского, поддерживает православие (дедушка Ленин при этом должен вертеться в хрустальном гробу, как юла), вроде как борется с проклятым "ЕдРом" и любит Россию. Опальные олигархи Березовский и Ходорковский сидят — один в Лондоне, другой — на нарах, и тоже вроде как любят Россию. Националисты радостно покрикивают "Зиг хайль!" на "Русских маршах", что им не мешает любить Россию. Либеральные журналисты и правозащитники, задыхаясь от любви к России, ещё больше задыхаются от ненависти к власти и с нетерпением ожидают, когда нас уже завоюет кто-нибудь вооружённый и сильный (при этом, естественно, тоже любящий Россию), и построит демократическое правовое государство. Помимо любви к России всех этих людей объединяет разве что устойчивая нелюбовь друг к другу и взаимные обвинения во всех смертных грехах. А ещё каждый, разумеется, знает путь к светлому будущему — единственно правильный, остерегайтесь подделок! — и готов вести за собой преданных последователей.