Владимир Бушин - Неизвестный Солженицын

А сам Солженицын? Он говорил Виктору Некрасову: «Меня сунули головой в пекло». И Галине Вишневской: «Я умирал на войне, я умирал от голода в лагере, я умирал от рака — я смерти не боюсь». И она всему верила: «Десять лет тюрьмы и каторжных работ…». Особенно верила ужасной болезни. Однако, впервые увидев Солженицына, Владимир Лакшин записал в дневнике: «Это человек лет сорока, некрасивый, в летнем костюме…Смеется открыто, показывая два ряда крупных зубов». Значит, зубки целы. Странно… А Корней Чуковский 6 июня 1963 года записал: «Сегодня был Солженицын. Взбежал по лестнице, как юноша. Лицо розовое, глаза молодые, смеющиеся. Он вовсе не так болен, как говорили». А говорили много и повсеместно, больше всех — он сам. Даже еще и за границей слезы лили. Так, 9 ноября 1965 года «Нойе цюрихер цайтунг» писала: «В Москве у тяжело больного писателя взяли рукописи…» Под влиянием всех этих скорбных разговоров Елена Цезаревна, внучка Чуковского, писала: «Я ожидала увидеть человека измученного, несчастного, нервного, больного…» И что же? «Была крайне изумлена, увидев молодого, веселого человека, который хотел какими-то шуточными разговорами развлечь Корнея Ивановича». И матушка ее Лидия Корнеевна в том же тоне: «Первое впечатление: молодой, не более 35 лет, белозубый, быстрый, легкий, сильный… Моложав и красив, зубы сверкают, молодой хохот…»

И Ахматова подтверждала: «Ему 44 года, но выглядит на 35». А та дневниковая запись Чуковского заканчивается так: «Мы поехали с Солженицыным на станцию, когда подошел поезд: как молодо помчался он догонять поезд — изо всех сил, сильными ногами, без одышки…» Вот таким вышел он из пекла, из голода, из рака.

И образ жизни вел соответственный: много работал, заводил литературные и иные важные знакомства, крутил романы в Ленинграде и Москве, выступал в разных аудиториях с пламенными речами, читал свои сочинения, порой по три-четыре часа, разъезжал по стране от Прибалтики до Байкала. Вот «большое сибирское путешествие»: «Поездом до Уфы, оттуда на теплоходе по Белой и Каме до Перми. Снова поездом в Свердловск, Красноярск, Иркутск. Дальше теплоходом по Енисею и Байкалу». Обратно — самолетом. А был еще велосипедный маршрут по Рязанской и Тульской областям в полторы тысячи километров, потом на велосипеде же: Рига — Двинск — Вильнюс — Тракай. А то и за рулем «Москвича»: Рязань — Москва — Клин — Калинин — Торжок — Валдай — Новгород — Псков — Изборск — Эстония. Ну, и обратно в Рязань… Такая же автомобильная поездка жарким летом 1971 года в Ростов-на-Дону: две с половиной тысячи туда и обратно. А была еще и четырехтысячная автопрогулка: Рязань — Калуга — Чернигов — Киев — Одесса — Новая Аскания — Ялта — Коктебель — Феодосия — Харьков — Курск — Орел — Рязань… Да, только 35-летнему это и по силам. А где же та ужасная болезнь?

Да ведь и в юности был таким же. Вот Сараскина живописует его путешествие по Волге с приятелем: «Юноши чувствовали себя покорителями дикой стихии. Они были одни посреди реки, мокли и мерзли, часто не имея укрытия от ливней…Собирали хворост в прибрежных рощах, жгли костры и готовили простую еду. Целый месяц зависели от капризов погоды и жили одной с ней жизнью» и т. д. Спортсмены! Герои! Робинзоны!.. Но вдруг — война! И тотчас обнаружились «ограничения по здоровью», как пишет Робинзон в автобиографии (Кремлевский самосуд. М. 1994. С.432). Они позволили ему сперва в августе сорок первого укатить школьным учителем в Морозовск, который не к западу, откуда перли немцы, а к востоку от Ростова, а в октябре попасть не на фронт, а в тыловой обоз.

Интернет:

— Стукач. Потому так хорошо и сохранился.

— Видать, неспроста затмение-то было.

— Назначенный мудрецом, совестью нации, он умер незаметно еще при жизни.

— Чудесная новость. Неделька началась просто отлично.

— Нет, ну просто ПРАЗДНИК какой-то!

— А чего радоваться-то? Ну, помер гаденыш. Так ведь все гадости исполнил. И помер сам. И не под забором в изгнании, не на виселице…

— Жаль, что помер. Предательство и вранье возводится в пример для подражания.

— Шолохов дал ему точную характеристику.

— Будем ждать нового издания «Архипелага», где АИС расскажет всю правду об Аде, как там его пытали, обвиняя в шпионаже в пользу Рая.

— Буш и Саркози скорбят…

— Камрад, но он был на фронте, имел боевые ордена…

— Да, был. Но, во-первых, не четыре года, как уверял, а два. Есть разница? И зачем врать-то? Во-вторых, командовал не огневой батареей, как опять же врал, а звуковой. Есть разница? В-третьих, возил с собой портрет не Суворова или Кутузова, не Ленина или Сталина, а Гитлера, — есть разница? Об этом рассказал его ординарец Соломин. Наконец, ордена? Да как он мог не добиться их такой во всем ухватистый и пробивной! Даже супругу получил себе в землянку. А уж орден-то! Тем более — в конце войны.

— Портрет мог оказаться случайно.

— Может, и это написал случайно: «Какая разница, кто победит! Если немцы, то снимем портрет с усами и повесим с усиками. Справляли елку на Новый год, будем — на Рождество. Только и всего». Он надеялся, что Гитлер подарит ему Деда Мороза на елку…

— Собчак помер, Ельцин помер, Солженицын помер… Гаснут светочи.

— Он насрал на мозг моему поколению и продолжает срать нашим детям.

— Помер Солженицын. Слава России!

— Можно заказать Каспарова или Нововорскую? Куда обращаться?

— Проверить факт смерти.

— Факт налицо. Дополнительных усилий не требуется.

— Высылаю дюжину осиновых кольев.

— От такой потери молодая демократия может и не оправиться.

— После операции в ГУЛАГе прожил еще 60 лет. Его спасли сталинские палачи. Ну не сука!

— Умер гр. Ветров. Сейчас перед небесным кумом отчитывается.

— Неужели в лагере лечили рак?

— Он для начальства был свой. Потому и лечили.

— Надо было за каждую книжку, за все 30 томов вранья и клеветы таскать его по судам, чтобы остался в памяти народа как стукач, клеветник, чтобы имя его стало в ряд с Иудой.

— Надеюсь, Михаил Сергеевич не заставит нас ждать до 90-летия.

— С.Кара-Мурза хорошо сказал о нем: «Уничтожили Советскую власть. Сделали все как он просил. А он опять недоволен: нет, вы убейте, но так, чтобы было красиво, чтобы покойник был розовеньким и улыбался. Вечно недовольный!

Я просмотрел 54 страницы таких откликов…

О похоронах Пророка Бондаренко пишет: «Огромной толпы не было ни в Академии Наук, ни в Донском монастыре». Это почему же? Ведь Пророк! Оказывается — «не дива же телевизионная!» А какую «диву» хоронила огромная толпа? А Пушкин, Толстой, Есенин — «дивы»? О первом из них он вот что, видите ли, имеет сообщить: «За гробом Пушкина совсем немного друзей шло». Как? При такой-то славе! Откуда взял? Если совсем немного, то назвал бы двух-тро-их? Может, брат Левушка, Вяземский, Нащокин?.. Русская литература никогда не интересовала Бондаренко. Это для него всегда было лишь полем демагогии и ареалом пушного промысла. Так вот, когда Пушкин был ранен, весть об этом без радио и телевидения, даже без телефона тотчас облетела весь Петербург, и к его дому на Мойке все время, пока он боролся со смертью, стекались толпы народа. Власть испугалась, что его похороны выльются в грозную манифестацию. Ведь Лермонтов уже написал: