Андрей Буровский - Анти-Мединский. Опровержение. Как партия власти «правит» историю

Со времен Ивана Грозного государство начинает наживаться на страсти русского человека к выпивке. Появляются кабаки — питейные заведения, доход с которых так или иначе шёл государству.

Да и в более поздние времена государство не брезговало хмельными доходами. Частичка «пьяных» денег есть и в прекрасной архитектуре имперского Петербурга, и в великих стройках социализма, и в космических ракетах, бороздящих, как говорится, космические просторы. В кабаках пьянство приобретало уже прямо кошмарные формы. В них подавали не только мёд и вино, но и водку. Пьяницы пропивали в кабаке всё имущество — до последней одежды и нательного креста. Живописные зарисовки кабацкого быта можно найти у Олеария, но мы к нему возвращаться не будем (можно почитать самостоятельно).

Обратимся к русским источникам. А то в самом деле, может, оговаривали нас иностранцы. Придумывали, чего не было. Но есть, уважаемый читатель, и наши, русские источники на эту деликатную тему. И есть в изобилии.

В древнерусской литературе XVII в., в отличие от литературы более раннего времени, существенно больше внимания уделялось жизни простых людей. И если раньше описание повседневности обычного человека лишь изредка проникало на книжные страницы (вспомним «Поучение» епископа белгородского), то теперь материала становится в разы больше. Проблемы, связанные с пьянством, заняли в этой литературе подобающее место.

Только, конечно, характер этих текстов кардинально отличается от того, что писали иностранцы. Впрочем, основная разница, конечно, не в том, что описывается, а как описывается. Иностранные путешественники описывали, как на Руси пьют, или с нейтральной скрупулёзностью любопытствующего путешественника, или с высокомерным раздражением представителя «цивилизованной» нации. Для них это всё «местная экзотика».

В русских произведениях настрой совсем иной: горькая самоирония, самоубийственная удаль и, конечно же, некоторая доля самооправдания.

Обречённость и самоуничижительная ирония читается в знаменитой «Службе кабаку» — сатирическом произведении XVII в. Текст этого памятника пародирует церковную службу, обряд которой был хорошо знаком современникам. Тем смешнее было видеть в канве знакомых высоких церковных оборотов неприглядную жизнь горького пьяницы.

Как начинается, согласно «Службе», карьера пьяницы, «пития наука» в XVII в.? Да, в общем, так же, как сейчас. Сначала неволей принуждают родители или близкие человека выпить. Потом, на следующий день, так же неволей вынуждают опохмелиться, а там, глядишь — и вошёл во вкус. Уже и уговаривать не нужно. Раньше, бывало, в гости звали, а он не шёл — на него сердились. А теперь и не зовут — всё равно идёт, и даже если оговорят — будто и не слышит: лишь бы выпить.

Далее следуют горестные «зарисовки» жизни пьяницы: днём он спит, как нетопырь (летучая мышь), или как пёс, свернувшись за печкой, а как ночь, ищет, где бы и на какие деньги выпить. И бьют его, и презирают — но не может пьяница от обычая своего пагубного отречься. Сам как крапива — кто не подружится с пьяницей, тот охнет. И как бы ни страдал пьяница от побоев («поушников»), ни от презрения, ни от нищеты — всё равно готов ради выпивки на всё — и на грабёж, и на убийство, готов лебезить перед тем, кто может напоить.

Дом пьяницы пустеет. Жена встречает бранью: «И я, и дети целый день не ели, а ты всё пьёшь…» Но пьянице всё равно — он последнее в кабак тащит, а потом ещё и хвастает: «Нынче так пьян был, что не помню, как из кабака меня увели, в кошельке денег было десять алтын — а посмотрел — нет ничего — всё вычистили. И рассказывали ещё, что в пьяном виде со многими ругался, а с некоторыми даже дрался. А я этого не помню ничего».

Другой пьяница ему хвастливо отвечает: «А я ещё пьянее тебя был! Весь в кале перемазался да и уснул, не дойдя до выхода. Потом проснулся, пошёл в полночь на речку мыться».

Тут и третий подключается: «Нет, это я был вас всех пьянее: пришел домой, жену побил, детей разогнал, чашки все перебил — и теперь ни пить не из чего, ни есть, а новые купить не на что…»

И много там ещё всего грустного.

Но были повеселее тексты. В плане самооправдания самое, пожалуй, забавное произведение — это «Повесть о Бражнике», датируемая серединой XVII в.

Главный герой, понятное дело, бражник — то есть пьяница. Но не совсем обычный. Пил он каждый день (в этом смысле ничего необычного в нём не было), но каждую выпитую чашу сопровождал прославлением Бога. Кроме того, бывало, и ночью молился.

И вот настал его смертный час. Бог послал за его душой ангела, который выполнил свою задачу несколько халтурно — донёс бражника до ворот рая, оставил там и исчез.

Ну, чего ж делать. Начал наш пьяница стучаться в ворота рая. На стук к нему, как полагается, вышел апостол Пётр и спросил, кто там стучится. Бражник отрекомендовался предельно просто: «Азъ есмь грешный человек бражник, хочу с вами в раю быть». — «Пьяницам вход воспрещён», — тут же ответил Пётр.

Думаете, наш пьяница грустно побрёл прочь после столь решительного отказа? А вот и нет. Он поинтересовался, кто с ним говорит, и когда узнал, что с ним говорит апостол Пётр, заметил, что Пётр-то, когда Христа взяли на распятие, три раза от него отрёкся. А он, пьяница, никогда от Христа не отрекался: «Так почему ты, Пётр, в раю живёшь, а мне нельзя?» Пётр не нашёлся что ответить и, пристыженный, отошёл. Но дверей не открыл.

Нахальный пьяница принялся долбиться в ворота дальше.

К воротам подошел апостол Павел и спросил: «Кто там у ворот толкается (стучится)?» Пьяница снова предельно ясно изложил свои намерения: «Азъ есмь бражник, хочу с вами в раю жить!» И получил снова тот же самый ответ: «Бражникам вход воспрещён».

И опять пьяница не смутился и поинтересовался, с кем он сейчас разговаривает. Апостол Павел представился. Тут наш герой опять блеснул богословской подготовкой: укорил Павла в том, что тот участвовал в казни первосвященника Стефана. «А я, пьяница, никого не убил!» — с чувством собственного достоинства возгласил бражник. Апостолу Павлу крыть было нечем, и он удалился.

А пьяница снова начал колотить в дверь…

Подошёл царь Давид и после диалога, аналогичного уже пересказанным, был укорён в убийстве своего слуги Урия и сожительстве с его женой. Ушёл, конечно, посрамлённый.

Затем последовал диалог с другим библейским царём — Соломоном. У того список грехов оказался ещё более внушительным: и идолам поклонялся, и по женской части был слаб. А бражник-то пить пил, но Бога Единого всю жизнь славил, идолам не поклонялся. Так почему же Соломон его в рай не пускает? Отпал и Соломон.

Бражник продолжил колотить в дверь.

Вышел святитель Николай Мирликийский (особо почитаемый на Руси как Никола Угодник, а на Западе как Санта Клаус). Понятно, что и Николай оказался не безгрешен: на вселенском Никейском соборе в 325 г. дал по морде александрийскому священнику Арию, которого считал еретиком. Прилично ли Санта Клаусу драться? Ушел, стыдясь…