Рой Медведев - Солженицын и Сахаров

Приковывает и великолепно написанный (уже за границей) последний раздел книги - "Пришло молодцу к концу", где автор рассказывает о самых драматических неделях своей жизни - от публикации первого тома "Архипелага" до высылки из СССР.

Однако совсем иные чувства испытывал я, читая основную часть книги Солженицына. Очень уж многие страницы вызывают здесь не только разочарование, но и досаду за великого писателя, невольно выказывающего неблагородство и мелочность

225

многих своих побуждений, несправедливость и необъективность в оценке людей, столь много сделавших для успеха литературной карьеры Солженицына. Со странным пренебрежением пишет Солженицын об А. Д. Сахарове, которого в другом месте сам же называет великим сыном России и своим другом. Невозможно согласиться и с крайне субъективными и несправедливыми оценками, которые дает Солженицын творчеству Михаила Булгакова, писателя, неожиданный и блистательный (но - посмертный) успех которого во всем мире может лишь радовать всех людей, которым дороги судьбы русской литературы. Я уже не говорю о недостойных намеках Солженицына в адрес тех людей, которых он и вовсе не знает (например, в адрес В. Чалидзе) и которые продолжают вносить посильный вклад в дело борьбы за права человека в нашей стране.

В настоящей статье я буду говорить, однако, лишь о Твардовском. Не знаю, как воспримет книгу Солженицына читатель, лишь понаслышке знакомый с изображенными в ней людьми. Но для меня, хорошо знавшего и дружившего с Твардовским и большинством других редакторов "Нового мира", присутствовавшего иногда на заседаниях его редколлегии, многое в книге Солженицына не только неприемлемо, но и требует ответа.

Солженицын и Твардовский

При всем многообразии людей, которых мы встречаем в книге Солженицына, главными персонажами этой книги являются Твардовский и сам автор мемуаров. Первое знакомство, краткая дружба и затем все более противоречивые отношения великого русского поэта и редактора нашего лучшего литературного журнала А. Т. Твардовского с самым крупным русским прозаиком А. И. Солженицыным - эта тема всегда будет привлекать историков литературы.

А. Твардовский был не только замечательным поэтом и редактором, он был во всех отношениях очень крупным и сложным человеком. На меня он всегда производил впечатление огромного самородка, на котором все бури прошлого времени и удары судьбы оставили заметные следы, не нарушив, однако, цельности его незаурядной натуры.

Солженицын пытается как-то отобразить сложность личности Твардовского не только классика советской поэзии и выда

226

ющегося редактора, но также члена ЦК КПСС, депутата Верховного Совета, секретаря Союза писателей, т. е. своеобразного "босса", чья любовь к русской литературе и безусловная личная честность нередко расходились со столь же искренней верой в идеалы партии и с чувством партийной дисциплины. Твардовский, в изображении Солженицына, это не только большой поэт, человек искренний и добрый, мучительно переживающий невзгоды своего народа и особенно мужика, которым он в сущности и сам оставался всю свою жизнь. Но Твардовский был также, если верить мемуарам Солженицына, и вельможным сановником, литературным "генералом", не только сознающим свою близость к "сильным мира сего", но и дорожащим этой принадлежностью к литературной "элите" и к "верхам" общества. Одной из очевидных задач книги Солженицына является изображение того, как система слепой партийной дисциплины и жестко догматизированной идеологии уродует и калечит даже такую самобытную и большую личность, как личность Твардовского, накладывая отпечаток и на его творчество, и на его поведение. И хотя Солженицын явно преувеличивает трагические противоречия личности Твардовского, для которого советский патриотизм и социалистические убеждения были не чем-то чуждым, но очень важным стимулом его творчества, однако, в этой части своих мемуаров Солженицын порой находится не так уж далеко от истины.

Но чем дальше вчитываешься в мемуары Солженицына, тем больше видишь, что у этой книги есть и другая, куда менее благородная сверхзадача доказать, что он не так уж многим обязан или вовсе ничем не обязан ни "Новому миру", ни Твардовскому. Солженицын признается, что выбор "Нового мира" для него был случаен, ибо этот журнал "для меня мало отличался от остальных журналов. Те контрасты, которые между собой усматривали журналы, были для меня ничтожны, а тем более для исторической точки зрения - спереди ли, сзади. Все эти журналы пользовались одной и той же главной терминологией, одной и той же бомбой, одними и теми же заклинаниями - и всего этого я даже чайной ложкой не мог принять" (С. 22).

Но может быть после нескольких лет общения с журналом это мнение о нем изменилось у Солженицына? Отнюдь нет. В 1966 году решил Солженицын предложить несколько своих новых рассказов не "Новому миру", а редакциям других журналов (не только "Москве", но даже "Огоньку" и "Литературной России"). Оправдывая этот поступок, который Твардовский счел

227

чуть ли не "предательством", Солженицын пишет: "Я же не видел и не вижу здесь никакой измены по той причине, что отчаянное противоборство "Нового мира" - "Октябрю" и всему "консервативному крылу" представляется мне лишь силами общего поверхностного натяжения, создающими как бы общую прочную пленку, сквозь которую не могут выпрыгнуть глубинные бойкие молекулы... Да и чем главный редактор ("Нового мира") отличается от своих "заклятых врагов" Кочетова, Алексеева и Софронова? Здесь уравнительное действие красных книжек! А уж члены их редакций, так, право, неотличимы...". "Меня остановят, - продолжает Солженицын, - чтобы я не кощунствовал, чтоб и сравнивать дальше не смел. Мне скажут, что "Новый мир" долгие годы был для читающей русской публики окошком к чистому свету. Да, был. Да, окошком. Но окошком кривым, прорубленным в гнилом срубе, и забранным не только цензурной решеткой, но еще собственным добровольным идеологическим намордником - вроде бутырского армированного мутного стекла" (С. 137). О несправедливости и ошибочности подобных оценок я еще буду писать ниже, да и сам Солженицын то там, то здесь нередко говорит нечто прямо противоположное. Но он тщится вместе с тем все время доказать, что это "Новый мир" и Твардовский должны быть в первую очередь благодарны и обязаны Солженицыну, что он, повинуясь персту Божьему, остановил в ноябре 1961 года свой выбор именно на журнале "Новый мир".

От передачи повести "Щ-854" (первоначальное название "Одного дня Ивана Денисовича") в редакцию "Нового мира" до ее публикации прошло одиннадцать месяцев. Солженицын пытается уверить читателей, что это был слишком долгий срок, и что в затяжке публикации был "виноват" главным образом Твардовский, который не торопился знакомить с повестью свое партийное руководство и вообще "недопустимо тянул", искал "сложные обходные пути, собирал какие-то отзывы (Маршака, К. Чуковского и др.), старался расположить в свою пользу влиятельного помощника Хрущева В. С. Лебедева, хотя доступна была ему трубка того телефона, по которому можно было позвонить и прямо Никите Сергеевичу. "Можно допустить, - замечает Солженицын, что он и повести боялся повредить слишком прямым и неподготовленным обращением к Хрущеву. Но думаю, что больше здесь была привычная неторопливость того номенклатурного круга, в котором так долго он обращался, они лениво живут и не привыкли ковать ускользающую историю...