Паскаль Киньяр - Ладья Харона

— Только не это! Повелеваю вам навеки замкнуть уста для речи, сын мой! Таков мой приказ. О, каким великим несчастьем стало ваше появление на свет! Но еще худшей бедою назову я появление ваше в Вечном Городе, где Господь избрал меня своим наместником на земле! Замкните же навсегда уста ваши, сын мой! Это приказывает ваш Святой Отец!

И с того дня, повинуясь папскому запрету, Говтельд не произнес более ни слова.

Папа отослал этого человека с окровавленными коленями, собственноручно обритой головой, обреченного на вечную немоту, к отшельнику, коего особо почитал за святость. Сей анахорет, уже весьма преклонного возраста, жил на самом верху скалы в римской местности над городом Орте. Каждый день он приносил своему подопечному немного хлеба, дабы желудок его выполнял свою работу. И больше ничего. Затем старик поднимался обратно на свой утес. Говтельд просыпался рано, в час утренней молитвы, но свой хлеб он отдавал собакам, сам же питался одними только собачьими экскрементами, подбирая их прямо из заднего прохода — вот насколько простиралось его благочестие. Как-то раз отшельник сказал своему ученику:

— Я уже очень стар. Возвращайтесь в город Рим. Я должен наложить на вас новую епитимью до того, как душа моя отлетит в иной мир. Но в Риме не ходите к папе, а продолжайте вести такой образ жизни, чтобы всем и каждому хотелось возненавидеть вас, избить, втоптать в грязь и проклясть. И продолжайте хранить молчание. Продолжайте ходить на четвереньках. Продолжайте воздерживаться от любой пищи и от любого питья, коль скоро их не извергли собаки или куры.

В Риме его пропитанием были экскременты животных, грязь дорог и берегов реки, кровь женских месячных, кал с детских пеленок, овощная кожура, истоптанный войлок подошв, коровьи легкие и очески волос. Когда сарацины, при поддержке господ турок, напали на Рим, явился ангел на псарню, где Роберт (так на латыни звучало имя Говтельд) спал, прижавшись к суке. Ангел этот был совсем невелик, всего-то с вершок ростом (нынче мы сказали бы «два дециметра»), Он привел Говтельду белого коня высотою два метра в холке, вручил белое копье четырехметровой длины, белый щит (правда что крошечный — три на четыре сантиметра) и серебряный меч. С этим вооружением Говтельд разбил мусульманские войска. Трижды он одерживал победу над неверными. И после каждого сражения у врагов не оставалось ни одного неповерженного воина, ни одного живого коня. Однако по окончании каждой победоносной битвы никто не мог найти героя, сотворившего все эти подвиги. Живя в стенах Рима, он оставался незамеченным и по-прежнему ползал на четвереньках по тесным городским улочкам, вырывая зубами кости у собак прямо из пасти, питаясь пометом животных, смиренно перенося насмешки и побои людей, не стирая с себя их плевки и блевотину и никогда не вставая на ноги. Случилось, однако, так, что дочь короля римлян стала очевидицей его договора с маленьким ангелом, но, к несчастью для этой принцессы, она была немой от рождения. И по означенной причине ни словом не могла поведать о таинственных встречах человека с ангелом, за которыми наблюдала с высоты своей башни. Но в последний день, после третьей победы, она спустилась с башни. И подошла: к крепостной стене. Она шла между собаками, подобрав повыше юбки и подол плаща, какие подобает носить принцессе. Девушка подошла к юродивому, лежавшему в канаве, и предложила ему себя, показав знаками, что ей известно, кто совершал невиданные подвиги в битвах с неверными. Но он безмолвно отверг ее предложение. Тогда принцесса, которая желала зачать от него сына, презрев стыдливость, разделась перед ним донага. Он отвел глаза. Тогда римская принцесса раздвинула пальцами губы своего лона, дабы победитель турок проник в нее и дал ей зачать маленького ангела. Но Говтельд, так и не вымолвив ни слова, отвернулся и не медля покинул вечный город. Он умер в лесной чаще, после того как вернулся в хижину своего наставника-анахорета и стал глодать его кости, ибо тот за это время успел отдать Богу душу. Зубами он дробил эти кости, высасывал из них мозг и так хоронил учителя в своей душе.

Лa Вальотт была самой красивой женщиной века барокко. А также самой великой актрисой Парижа. На самом деле ее звали Элизабет Диспанэ. Одной ее красоты было достаточно, чтобы собирать полные залы. В течение семи лет она играла в труппе принца Оранского, а затем, начиная с 1626 года, поступила в труппу Королевских актеров. Она отдавалась всем знатным вельможам. К концу ее карьеры на ней женился аббат д’Армантьер, который вынудил ее бросить театр. И хотя она была уже далеко не молода, он заставлял ее ложиться с ним в постель обнаженной. Когда она умерла, он, сходивший с ума по телу своей супруги, сохранил для себя ее череп, приказав очистить его от плоти и выкрасить черной краскою. Затем установил этот череп на секретер с резными столбиками подле своей кровати, дабы по-прежнему спать рядом с женой. Он рассказывал, что может шептаться с нею ночами, когда сон не шел к нему, перебирая воспоминания об их жизни, о былом счастье.

В 1640 году Анне де Ланкло [21] 20 Ланкло Анна (Нинон) де (1616–1706) — дама полусвета, любовница Великого Конде (см. ниже) и других знатных вельмож, просвещенная и образованная женщина, принимавшая у себя в доме г-жу де Ментенон (морганатическую жену Людовика XIV), г-жу де Ла Файетт, молодого Вольтера. исполнилось двадцать лет. Она виртуозно играла на виоле и теорбе, отличалась приветливым нравом, идеально белым цветом лица, красивым голосом, изящным сложением, даром что при очень маленьком росте, и большими черными глазами; вдобавок она прекрасно танцевала, а также говорила и читала на двух языках — итальянском и испанском. Анна де Ланкло предпочитала, чтобы ее звали Нинон. Она говорила:

— Любовь — это чувство, которое не предполагает никаких достоинств в особе, ее возбудившей. Она не обязывает ни к какой благодарности и не требует никакой награды от тех, кто не зависит от нашей воли. Вот что такое любовь: нежданная страсть, обреченная на отвращение; рабыня времени.

Когда настал его смертный час, Анри де Ланкло призвал к себе Нинон и сказал:

— Дочь моя, послушайте меня, берите себе в союзники только время. Пусть никогда не смущают вас ни количество, ни возраст, ни ранг, ни цена, ни внешность, ни обстоятельства, — заботьтесь лишь о выборе предмета во времени, коим будете наслаждаться.

— Простите, что подхватываю вашу мысль на лету, батюшка. Вы и впрямь полагаете, что оба этих французских слова — я наслаждаюсь — имеют смысл, когда их произносят одно за другим?

— Я думаю, что надобно поступать по примеру облаков, — ведите себя так, будто хотите сказать: я проливаюсь дождем.