Газета Завтра Газета - Газета Завтра 964 (18 2012)

Василий, хозяин просфорни, прежде чем на работу брать, возрастом интересовался. Если кому за сорок — и слушать не хотел. Чтоб такой ритм выдержать, сила нужна и выносливость. Тридцатилетние не все выдерживают. Новенькие роптали уже на раскладке, а кого на тесто ставили! — за день 600-700 кг теста по 3-5 кг отмерь, отрежь — с утра кисти рук до того отекают — в кулак сжать невозможно. Хорошо, если вода есть, а нет — в уличный сортир, вёдрами с бака-накопителя… Куда деваться — заказов прорва! Тесто на пол уронил: ничего! некогда новое делать! — давай-давай! Успевай! Сегодня еще два храма заявку подали. Нет времени. "До алтаря просфора еще не просфора. Просфора — когда её батюшка освятит, а пока — ничего, пойдёт. Главное — чтобы красивая, главное — чтобы в руках держать приятно". Василий знал своё дело. И рабочим своим потому платил исправно и достаточно. И кормёжка — любой столичный ресторан позавидует. Просфорник должен быть сыт — за этим Василий следил строго. Никаких пельменей, сосисок и полуфабрикатов — еда натуральная, еда настоящая, и готовил её самый настоящий шеф-повар — тетя Лена из Крыма: долго, с любовью и по-домашнему. "Братья, сегодня что готовить: харчо или борщ? На второе я решила вам салатик из креветок с авокадо сделать и плов, а с первым вот советуюсь". "Тетя Лена, харчо вчера было, борщ надоел. Может, сегодня просто — лапшички?" "Нет, братья, я курицу не покупала, я говядины купила, так что лапшички никак. Так вы ж все борщ хвалите — я для вас-таки старалась…" "Тогда ладно — харчо", — тоскливо смирялась братия. Халве, печенью, шоколаду, конфетам и вовсе счёту не было: сладкое — это глюкоза, глюкоза — это энергия, а энергия для просфорника — первое дело!

Тетя Лена баловала братию. Братия платила ей по-свойски, по-домашнему: поел-недоел, тарелку в мойку поставил — и отдыхать. Кетчуп, майонез, молоко взял из холодильника, оставил, где грязная посуда. Раз тётя Лена солянку мясную приготовила на копченых свиных ребрышках, замечательная солянка! Братия полкастрюли десятилитровой умяла. Жена так дома стараться не будет, как тетя Лена. На следующий день солянка прокисла — некому было в холодильник убрать, домой, к семьям все спешили. "Шо ж вы творите, братья? — печалилась тетя Лена. — Неужто до холодильника донести некому?" Братия лишь смиренно смолчала, да и некогда было крайнего искать — работы невпроворот! — им еще о солянке думать! Пускай хозяин думает, а здесь до дома бы, до постели доползти — и гори всё синим пламенем! Может, им еще и посуду мыть, и за кетчупами доглядывать? Да не пошли б вы все?!

Когда попалась мука улучшенная — "Ничего, — сказал Василий — Улучшенная — они только соду туда добавили. Сейчас натуральной, чистой муки и не найдешь — всё нормально", — заключал со знанием.

— Мука идентичная натуральной, — пошутил кто-то.

— Ага, у нас здесь и просфоры идентичные натуральным.

— И православие, — заметил кто-то невесело.

— Что православие?

— Идентичное натуральному.

Впрочем, рабочий день начинался с молитвы. Заканчивался, правда, скоро и скомканно — москвичей как таковых не было, все спешили домой, за город: кто на автобус, кто на электричку, — так что не до молитвы было. На ночь оставались пекари. И если первая к семи утра приходила уборщица — уставшая, больная тетя Таня, — болезненно, с трудом растирала водою пол, затем ставила опару. Опара подходила. К девяти приходил тот, кто был на тесте. Нарезал трех-пятикилограммовые куски (зависело от веса просфор), ждал раскатчика. Раскатчик приходил к половине десятого, раскатывал куски в полотна, ставил в ячейки. К десяти подходили остальные. Молитва — и часам к одиннадцати начиналась сама работа. Если был хозяин, Василий, то работа шла скоро и молча (если сам Василий не рассказывал что-нибудь о просфорах и конкурентах), или же слушали жития святых. Если Василия не было, работа шла как обычно — под добротный рок-молебен и брутальные разговоры за Россию и за Церковь.

К часу просыпались пекаря, приходила тётя Лена, рок-молебен сменялся настоящим молебном (тётя Лена любила готовить, когда читали акафисты), что не мешало разговорам за Россию и за Церковь, тётя Лена готовила обед. В четыре вечера обедали. За обедом истинные просфорники обязательно принимали "АСД" биодобавку для скота на костной муке, уверенные, что так поступали наши русские предки, дабы повысить свой иммунитет. В десять вечера заканчивали работу и, приняв душ, разбегались по домам. Пекаря работали до трех-четырех утра и шли спать в раздевалку.

К "АСД" было особое отношение. Сергей, смиренный, молчаливый человек, вычитал в интернете о несомненной пользе этого продукта, выведенного известным русским ученым и не ставшим общепотребляемым лишь по причине тоталитарного сталинского режима, где этот препарат зарубили на корню. Но ученому удалось выпускать препарат для ветеринарии. И знающие люди-то знают, что польза этого препарата несомненна, и… словом, все те, кто, работая в просфорне, считал себя русским и православным, счел за должное принимать "АСД", и сразу чувствовал себя лучше.

Самое святое, самое тихое время — обед, когда можно было подняться на воздух, сесть на лавочку и просто, молча созерцать храм Пресвятой Богородицы. Болтовня надоедала за работой.

Болтали обо всем, каждый — в меру образованности и, конечно, интересов.

Не помню, к чему я болтал о Древней Греции, о мифах, о богах её, о героях. Болтал о герое Орфее, спустившемся в царство Аида за своей возлюбленной Эвридикой. Уже до таких глубин царства дошел, что…

— Какой герой?! Кто — он герой?! Древний грек — герой?! Ты чё несешь?! — это был Борис, плотный, круглый, резкий на слово. В первый же день, только заикнулся я, что Достоевский для меня — это первый в Православной России писатель, как от печки, где Борис шилом пробивал просфоры, четко и резко упало: "А Пушкин?" "Что — Пушкин?" — не понял я. "Пушкин — не первый в России писатель?" — каждое его слово звучало как приговор, как истина, не подлежащая сомнению. "Вся эта литература, вся эта художественность — я это называю фэнтези, — чеканил Борис, — всё это — бесовство. Читать можно только Святое Писание. Всё остальное — перед прочтением сжечь".

Но, ненавидя художественную литературу, художественные фильмы он смотрел, и больше — голливудские. "Я смотрю — не твоё дело. Там, если не про ведьм и колдунов, есть что посмотреть", — обрубал он. Борис был дважды женат. Первый брак его был зарегистрирован, и от брака осталась дочь. "Без венчания — это блуд", — нехотя говорил он о первом браке. Со второй женой Борис не расписывался, но венчался. Поэтому второй брак для него был свят. Хотя второй его ребёнок носил фамилию матери и "в миру" жена его была вовсе ему не жена, а мать-одиночка. Борис знал жизнь не по лжи и позицию во взглядах имел твёрдую и непреклонную: расписываться — бесовство, и точка.