Марк Шевелев - Здравствуй, Снежеть!

— Кондрашевы здесь живут?

— Мы — Кондрашевы, — ответила девочка.

Солдат улыбнулся. Можно было подумать, что маленькая хозяйка и пса причисляет к своей семье.

— Из взрослых кто дома?

— Папа.

— Позови-ка…

— Он больной. Теперь спит.

— А мама?

— На окопах.

— Сестра?

— Вам какую? — склонила голову девчушка. — Тасю или Шуру?

Солдат хмыкнул.

— Сколь же вас?

— Три.

— Тебя-то как звать-величать?

— Дина.

— Зови нам, Дина, ту сестру, которая врачевать может. Ну, — он оглянулся на товарища, — укол там, перевязку, банки поставить.

— Это Шура, — подтвердила девочка.

— Зови!

— Так все же на окопах, — удивляясь непонятливости такого большого дяденьки, ответила девочка.

Красноармеец кивнул товарищу и выпятил нижнюю губу: вот, мол, дела. Его напарник сделал козырьком ладонь и поглядел вдаль, за огороды, в выжженную яростным солнцем белую степь. Над сизоватой пыльной степью висело блеклых тонов небо. В его вылинявший, чуть подсиненный купол лениво поднимался дым.

— Проведешь на окопы? — попросили солдаты девочку.

— А папа что, один останется, да? — вдруг запальчиво ответила та.

— Я подежурю, — пообещал девочке один из красноармейцев. — Ты уж извини, у нас тоже беда: командир приболел, жар у него, температура.

Девочка понимающе кивнула головой, открыла нижнюю створку дверей, и пес с радостным лаем выкатился во двор.

— Только вы папе сырой воды не давайте, — сказала девочка бойцу, который оставался. — На плите кипяченая стоит…

Чем ближе подходили к лесозащитной полосе красноармеец и девочка, тем заметнее выделялись на фоне пыльной листвы акаций желтые и черные горы грунта — глины и чернозема. То тут, то там среди тонких стволов поблескивали на солнце лезвия лопат.

Вдруг кто-то резко ударил ломиком по куску рельса, подвешенного к дереву. Солдат глянул в небо. Мелодичный звук поплыл вдоль посадки и не успел еще угаснуть в чаще, как его настиг другой от повторного удара.

— Снедать, бабы! — раздался высокий женский голос.

— А я подумал, тревога, — сказал солдат, забрасывая винтовку за спину.

Свежевырытые траншеи пустели. Женщины и подростки втыкали лопаты в грунт.

— Вот наши! — обрадовалась Дина. Пес, увязавшийся следом, прыгал, норовил лизнуть в лицо.

— Уймите его! — прикрикнула на детей женщина.

Динина мать и сестры оказались на одно лицо: все смуглы, кареглазы, чернокосы.

— Бог в помощь! — сказал солдат.

— Казалы богы, щоб и вы помоглы! — ответила женщина, прижав к груди буханку домашнего хлеба и отрезая большой ломоть. — Приставайте до нас.

Солдат поблагодарил, но остался стоять.

— А ты чего здесь, Дина? — строго спросила мать. — Так ты за отцом глядишь, вот и надейся на вас…

— Она тут ни при чем, — заступился за Дину солдат. — Нам помощь нужна срочно. Командир слег, с воспалением… Надо бы банки поставить.

— Ото горе, — покачала головой женщина, раскладывая хлеб на чистом рушнике. — Значит, своих лекарей нет?

Солдат промолчал, но, видя, что и женщина помалкивает, произнес с едва слышной укоризной.

— Вы же, мамаша, видите, что делается.

Женщина покивала головой: мол, как же не видеть…

— Садитесь, поешьте, — пригласила она солдата повторно. — Все одно Шурку голодной не отпущу.

— Мы с собой возьмем, мамо, — вскочила на ноги одна из дочерей, та, что поменьше. — Человек же больной ждет.

Мать молча сняла с шеи белую в крапинку косынку, расправила на земле, сложила на нее половину приготовленной еды: сваренные вкрутую яйца, помидоры, сало.

— Семеновна-а! — крикнула она, подняв голову. И, услышав из-за деревьев ответное «эгей», предупредила: — Тут военный Шурку збирает, мабуть, до вечера, так знай!

Немало удивилась Сашенька, увидев больного комиссара. Он в ее представлении должен был быть обязательно молодым, высоким, в кожанке (какой же комиссар без кожанки), с маузером в кобуре и с саблей на боку. А тут на железной кровати, сильно прогнув сетку, лежал старый дядька, в несвежей исподней рубахе, полноватый, с нездоровым румянцем на дряблых, обвисших щеках. Он чем-то смахивал на продавца Захара из алексеевского сельмага. Даже не верилось в то, о чем рассказывал дор о гой солдат: этот комиссар взорвал со своими бойцами переправу, когда на нее вступила немецкая колонна. А до этого просидел в воде несколько часов. Конечно, схватишь воспаление!

Сашеньке самой ставить банки не приходилось, но теткам не раз помогала. Теперь девочка сама себе удивлялась: получалось неплохо!

— Молодец, — ворочаясь, хрипел комиссар. — Золотые руки!

Потом Сашенька перевязывала раненого красноармейца. Он тоже подхваливал девочку. Один из бойцов предложил комиссару:

— Нам бы такую сестрицу!

— Годков бы ей на пять больше, — прохрипел накрытый двумя стегаными одеялами комиссар.

— На позиции, однако, раненых много, — заметил красноармеец, — а помощи нет. Может, проведем девочку…

Комиссар замотал головой:

— Нет.

Сашенька подошла к его постели.

— Товарищ комиссар, — сказала она, — вы не волнуйтесь, я помогу там и вернусь. Я еще банки буду ставить.

Военный, покряхтывая, приподнялся на локте:

— Не забоишься? Там ведь стреляют.

— Через Днепр что-о? — сказала девочка. — Я немцев живых боюсь.

— А ты их видела? — спросил солдат.

— В Никольское они как пришли, такое творили. Люди ночью Днепр переплывали, рассказывали… Я ведь не одна, с вами…

— Хорошо, — согласился комиссар, — сходишь на позицию, окажешь помощь, а то, действительно, остались мы без медицины совсем. Только туда и обратно. Своих предупреди обязательно, чтобы не беспокоились.

Сашенька пошла отпрашиваться. Вскоре она вернулась. В руках держала туго набитый портфель.

— Йоду набрала, бинтов, — сказала девочка.

— У нас пакеты есть, — ответил солдат. — А вот галстук, Саша, придется снять.

Девочка удивилась.

— Красное далеко видать, — объяснил солдат, — а у немца на берегу снайперы.

Девочка внимательно слушала бойца. Снайперы. Ей приходилось читать в книжках про охотников-снайперов. Это такие меткие стрелки, что белке в глаз попасть могут: шкурку дробью не портят. На войне мишень у снайпера, выходит, покрупнее. Нет, не думала Сашенька, читая книжку про охотников, что в живых людей будут целиться на околице ее тихого приднепровского села.

Бойцы держали оборону у самой воды. Это был левый низменный, заболоченный берег Днепра. Плавнями называли местные жители эту плодородную, илистую землю. Здесь они пасли скот, держали огороды. Для крестьянина-земледельца удобное, богатое место; для солдата, держащего оборону, — хуже не сыскать. В окопах, траншеях, пулеметных ячейках — сплошное болото, ноги не вытащишь, комарье заедает.