Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6369 ( № 17 2012)

***

Мной никогда ещё так остро

не ощущался острый край

(клинок маэстро Калиостро)

порога, за которым... рай?

А может быть, меня потушат,

как утром - маячок свечи?

А может быть, меня потушат

с укропом - чёрту на харчи?

Одним глазком бы глянуть в арку,

откуда, может быть, глядят

те, что испили смерти чарку,

сюда, в любезный сердцу ад!

Полнота

Из ванной запах чистого белья,

и свежий бриз в открытое окошко.

Лисичек крупных полное лукошко.

И праведная лёгкость бытия.

Цветущих лип медовая струя.

И шумный и сплошной июльский ливень,

несущий миру жизнь, а не погибель.

Свеча пред Девой. В храме - ектенья.

И если не предаст меня язык,

то я остановлюсь на афоризме:

ничто не стоит жизни, кроме жизни,

в ней цель и смысл, и вечен каждый миг.

И верится: чего ещё просить?

Пришёл покой - не гостем, а собратом.

Его попотчуй ужином богатым.

И не порвётся в пальцах Парки нить...

Пионов роскошь из ближайших сёл.

Рай нараспашку - кто устал, входите!

Котёнок дремлет на Бхагавад-гите.

И мы в обнимку, крепко. Бог во всём.

***

Мой нищий Бог, моя свобода

бродить по улицам ночным,

ни для семьи, ни для народа,

ни для кого не быть своим.

Облокотясь на парапет

Москвы-реки, роняя в воду

бессонный пепел сигарет,

Тебя, мой Бог, мою свободу

с бездомной псиной рифмовать,

с листвой осенней обречённой,

воспринимать как благодать

холодный дождь, в тоску влюблённый,

и поездов полночный зов

куда-то вдаль, где пункт конечный,

конечно, будет бирюзов

от незабудок, да, конечно...

Ангел

Я - громогласный ангел Божий,

и я - оборванный прохожий,

презрен для гегемона дня.

Сей гегемон одет в Версаче,

прописан на рублёвской даче

и всё жирней - за счёт меня.

Я ж всё бледнее и худее:

в России - новой Иудее -

благая весть сошла на нет.

Народ в рассеянье подался,

а в душах тех, кто здесь остался,

мечтой маячит Новый Свет.

И в мир иной никто не верит.

Двуногих здесь мудрее звери,

на бойню прущие гуртом:

"Грех прошлой жизни мы отплатим,

близки к божественным объятьям,

в которых нам и свет, и дом".

Корова говорит корове:

"Я пролила немало крови

в Варфоломеевскую ночь".

Корове вторит бык с акцентом:

"Я был у КГБ агентом,

угробил собственную дочь".

"А я была конквистадором".

"А я... я был тореадором", -

другой покаялся бычок.

О Боже, всё перемешалось,

палач и жертва, страх

и жалость.

Что, кости в Лету - и молчок?

Когда ж конец коловращенью?

Неужто к вечному отмщенью

приговорил Ты бедных нас?

И Бог ответствует беззвучно:

"Творил вас и люблю поштучно.

И рай для каждого из вас

по нраву, вкусу и по вере

готов. И к этой высшей мере

вам приговор - лишь только к ней.

В пасхальные вольются чаши

святым вином страданья ваши.

Я не забыл Моих детей!

Я сам страдаю вместе с вами.

Какой-то сбой, видать, в программе.

Но мы починим Бытие

все вместе, как в семье ведётся!"

Шепчу, прищурившись на солнце:

"Да будет царствие Твое!"

***

Холодный день, дождливый и прекрасный,

свеж, словно мысль, пришедшая с утра,

о том, что нам дарован путь опасный,

чтоб приняли мы сторону добра.

Да, легче проклинать свою судьбину,

чем вновь отстроить взорванный собор.

Да, легче слать пророку камни в спину,

чем вдумчивый вести с ним разговор.

Да, легче клянчить благ у толстосумья,

чем одолеть колдобины дорог.

Да, легче исцелиться от безумья,

чем жить с безумьем под названьем - Бог.

«Чтобы выдумать новый, несовершенный миг»

ЛИТРЕЗЕРВ

Сергей КУПРЯХИН

Автору 18 лет, живёт в Москве, посещает одно из старейших московских литобъединений "Жизальмо". Оканчивает первый курс МПГУ им. Ленина, факультет славянской и западноевропейской филологии (СиЗЕФ). Ранее публиковался в районных газетах и в сборнике "Жизальмо".

М.К.

Камни рёбрами прорезают пологую грудь,

Здесь ни выть, ни плакать, ни лесом сухим вздохнуть.

Говорящие головы падают под мечом.

Не жалей, о Господи, ни о чём.

Наши травы, кровью политы, взошли.

Всадник шпорами колет, земля под копытом пылит.

Умирает трава, обращается кровь в родник.

И иссохший Господь губами к воде приник,

Чтобы выдумать новый, несовершенный миг,

Где вода по-новому заговорит.

Где трава по-новому высохнет вспять,

Где получится как-нибудь убежать,

Где получится молча уснуть в тени...

Где не услышит он: "Господи, сохрани!"

***

Небесные рамки, и звонкая малиновая клубника.

Пасторальный пейзаж. И пейзанка в тунике.

Короткая жизнь в неурезанном длинном миге,

И горячий рассвет над сиреневой мать-водой.

Акведуки цветут жизнью, как земля цветёт тленом.

Жезлы дерева - вверх и колеблются впереди.

Умирает душа неистерзанная постепенно.

Умирает плоть - после того как душа - в пути.

Вишня падает с дерева, на мгновение отражаясь солнцем,

И мне кажется, жизнь - это солнце в падавшей вишне.

Всё, конечно, прошло. А трава - и земля - это лишнее,

Но как дереву быть без травы и без этой земли?..

Но как жизни быть - без дерева, солнца, травы и земли,

Распустившимся цветом под ветром голодных степей?

Если корни по капле могильные камни сломать смогли,

Значит, стоимость жизни выше стоимости смертей.

***

В углу стола рассыпанная соль.

Искра бежит по проводу тревожно.

Выводит зуммер длинной фразой ноль,

И ноль крадётся к сердцу через кожу.

А небо льётся по рябине жёлтой,

И губы не находят слова "мёртвый".

Мой птичий голод выспренно неправ,

Рука проходит к солнцу сквозь рукав,

Чтоб дотянуться до своих - до птичьих прав,

И остаётся в темноте - искомой.

А солнце просыпается из комы,

Внимая провидение вольфрама