Александр Мирер - Евангелие Михаила Булгакова

Фиксируем важный, хотя и непонятный фрагмент: иудеи не хотят казнить сами, а стремятся заставить Пилата вынести решение. И он почему-то слушается: призывает Иисуса и спрашивает [57] о главном: «Ты Царь Иудейский?» Он задает главный вопрос, не получив дополнительной информации сверх предварительного обвинения: «Он злодей». Иисус отвечает вопросом: «…От себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе о Мне?» Пилат брюзгливо одергивает его: «…Разве я Иудей? Твой народ и первосвященники предали Тебя мне; что Ты сделал?» Иисус отвечает кратко, но абсолютно по существу: «Царство Мое не от мира сего» [4]. [58] Иными словами, он претендует не на мессианство, а на божественную сущность (что есть страшное кощунство для верующего иудея, но по воззрениям римлянина не является преступлением). Затем приводится и доказательство: «…Если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан Иудеям». Легко себе представить сардоническую усмешку Пилата — опытного политикана, который отлично знал, как часто служителям царей не удается — или не желается — охранить властителей! Пожалуй, подсудимый слишком наивен для политической деятельности… Однако в ответе содержится и подозрительный, с точки зрения Пилата, элемент. В Риме претензия на прижизненное обожествление указывал» на очень высокое положение в обществе — иудейское и римское понимание вопроса в чем-то совпадало. Пилат говорит: «Итак Ты Царь?», и получает ни с чем не сообразный ответ [59]: «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине». Для римлянина Пилата очевидная иудею связь между «царством не отсюда» и истиной отсутствовала, да и вообще эллинистические поиски истины вряд ли интересовали римских функционеров. Прокуратор мог понять ответ лишь как безумную, совершенно непрактичную попытку проповеди. Человек, стоявший перед ним, держался с гордостью воистину сумасшедшей. Все вместе было для опытного администратора, почитающего себя знатоком людей, достаточным свидетельством если не отсутствия формальной вины, то отсутствия угрозы общественному спокойствию [60]. «…Что есть истина?» — устало и надменно говорит Пилат, давая понять — как я думаю, — что поиски истины совершенно бесполезны, что истина никому еще не помогала спастись… Он выходит к иудеям и, понимая, что с их точки зрения Иисус — преступник, предлагает им по праздничному обычаю помиловать его [61]. В речи Пилата слова «Царь Иудейский», очевидно, звучали иронически — вот-де какие цари у вас, смутьянов!

Иудеи, как и по другим Евангелиям, просят освобождения Вараввы.

В пересказанной сцене Пилат изображен неглупым и гуманным администратором, и внутренне весь эпизод достаточно достоверен. Внешне, в границах Четвертого Евангелия, он подкрепляется отчетливым отказом Иисуса от мессианской деятельности и лишь на периферии, в книгах Ветхого Завета, опровергается [62]. Дело в том, что «царствие не от мира сего», по Даниилу «…сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно» (Дан. II, 44). Все царства! В том числе и Римскую империю, не так ли? Но Пилат, разумеется, не читал Даниила, и периферию можно не принимать в расчет. Литературно весь эпизод написан тоже правдоподобно, в особенности же великолепно «Что есть истина?» — сколько в этом вопросе подлинной интонации, как он неожидан! И следующую часть действия Иоанн сделал правдоподобной. Прокуратор велит бить Иисуса, и тогда же легионеры устраивают спектакль с переодеванием в багряницу, терновым венцом и «радуйся, Царь Иудейский!». Здесь снимаются внутренние несообразности, которые мы видели у синоптиков. Пилат наказывает Иисуса, надеясь унять этим ненависть иудеян. Легионеры не самовольничают, а исполняют обдуманный приказ правителя. После наказания Пилат выводит к народу Иисуса в его шутовском наряде и говорит: «се, Человек!», то есть снимает с него обвинение в божественности. Этот битый, униженный, карикатурно наряженный иудей не может быть богом. Римлянину это очевидно. Иудеям — нисколько. Унижение не только не противоречит Иисусовым претензиям, но поддерживает их, согласно иудейским пророчествам… Представьте себе, как величественно нес голову, увечанную колючками, дерзкий и несгибаемый Иисус Четвертого Евангелия! Иудеи приходят в совершенную ярость и кричат «распни, распни Его!» уже не без основания, ибо позорный наряд, как ни крути, означал признание Иисуса виновным (хотя Пилат предваряет выход арестанта стереотипным заявлением: «…не нахожу в Нем вины»). Они кричат, и прокуратор отнюдь не упорствует — напротив, он предлагает им взять его и не просто уже казнить — распять: «…Возьмите Его вы, и распните; ибо я не нахожу в Нем вины».

Эта ситуация соответствует месту у Луки, где «превозмог крик их и первосвященников» и где Пилат выдает Иисуса иудеянам и те его распинают. Но здесь продолжение иное — как бы начинается новый суд.

Взамен того, чтобы принять Иисуса (вместе с разрешением на крестную казнь), иудеи совершенно нелогично и неожиданно заявляют: «…Мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим [63]. Пилат, услышав это слово, больше убоялся…» Я уже выражал сомнение, что титул сына Бога показался Пилату криминальным, но дело в другом. Здесь странный логический разрыв. Евреи словно бы не слышали предложения прокуратора — забрать Иисуса, они уже не говорят, что закон запрещает им распинать преступников [64], — нет, они как бы начинают все сызнова, требуя казни, пока не настаивая, чтобы Пилат ее совершил (во всяком случае, так в русском каноническом тексте). То же и в следующей мизансцене: Пилат возвращается к допросу уже в четвертый раз, но допрашивает [65] как бы начиная все сначала: «…Откуда Ты?» Иисус не дает ему ответа. Пилат грозит: «…Мне ли не отвечаешь? не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя?» Иисус возражает с обычным дерзким достоинством [66]: «…Ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе». Эта речь не могла произвести впечатления на подлинного римлянина — ни по чуждому религиозному смыслу, ни по логике, — поскольку Иисус софистическим приемом ушел от ответа. Смысл слова «грех» Пилат наверняка не мог понять. Но в следующем стихе евангелист заявляет: «С этого времени Пилат искал отпустить Его». Почему? Возможно только одно объяснение: римский прокуратор уверовал, проникся Иисусовым заявлением, что власть дается свыше, Богом Иисуса.

Ритмически же «искал отпустить» — очередная стадия нового допроса, в котором до определенного момента повторяются все элементы первого. Перелом совершается уже в следующей строчке [67]. Иудеи кричат: «…Если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царем, противник кесарю». Титулу «царя» придан наконец его истинный, бунтарский смысл. По Четвертому Евангелию иудеи лживо приписывают Иисусу мессианство, чтобы запугать Пилата. Обвинение страшное и уже не религиозное, а политическое. Но правитель отвечает на этот выпад самым странным образом. «Пилат, услышав это слово, вывел вон Иисуса [68] и сел на судилище, на месте, называемом Лифостротон (Каменный помост), а по-Еврейски Гаввафа. Тогда была пятница перед Пасхою, и час шестый. И сказал Пилат Иудеям: се, Царь ваш! Но они закричали: возьми, возьми, распни Его! Пилат говорит им: Царя ли вашего распну [69]? Первосвященники отвечали: нет у нас царя кроме кесаря. Тогда наконец он предал Его им на распятие. И взяли Иисуса и повели».