Газета Завтра Газета - Газета Завтра 968 (22 2012)

Нет, не смог я полюбить эту "Электронку". Но и она была взаимна в нелюбви ко мне. Шипела, шипела негромко, но, конечно, по-змеиному. Даже отодвигалась, огоньки мигали презрительно. Работу она исполняла чётко, но холодно, как подёнщину. Когда я выключал её, в ней ещё долго что-то передёргивалось, потрескивало, будто она обсуждала и критиковала всё, что я её заставил написать.

Но вот что случилось с "Юнис", с моей верной малышкой "Юнис". Она с горя заумирала. Ещё бы — хозяин завёл какую-то новую лакированную стерву. Умирание "Юнис" я понял, когда, устав от того, что "Электронка" совершенно вампирски вытягивает из меня поток сознания, что я обессиливаю от сидения перед ней и что начинаю писать как-то рассудочно и умственно, то есть неинтересно, тогда я решил вернуться к "Юнис". Но та не захотела работать. Совсем умерла или забастовала, не понял. Я сказал ей: "Служила ты долго и честно, я тебя не брошу. Тебя и "Эрику" отвезу в деревню, буду на вас любоваться и вспоминать золотое время".

Но, товарищи, вы понимаете, что это значит — сказать любимому существу о расставании. "Юнис" моя молча собралась в путь, но по дороге пыталась скрыться. На автовокзале пошел купить хлеба, "Юнис" спряталась за кассой. В автобусе забилась под сиденье и затаилась, я чуть её не забыл. Принёс в свои полдома, открыл футляр, протёр тряпочкой. Заменил ленту, зарядил бумагу. Нет, не прощала "Юнис" измены, безмолвствовала. Ладно, заслужил. Зачехлил её, поместил на книжную полку.

И вот что произошло назавтра. Назавтра мне позвонила знакомая из серьёзного учреждения и сообщила, что у них меняют пишущую технику, и я могу приехать и забрать легендарную машинку ещё конца девятнадцатого века. Называется "Континенталь". Немецкая. Что она вполне исправная, на ходу. Надо ли говорить, что я помчался за ней тут же. Как её припёр в общественном транспорте, сам удивляюсь. Она же большая, корпус стальной, килограммов двадцать. Её можно было с пятого этажа бросать, и ничего бы с ней не случилось. Позвал товарища, который понимал в технике. И он, и я были в восторге от "Континенталя". А домашние в ужасе, назвали его динозавром. Я ему присвоил имя "Бисмарк", ибо в годы создания "Континенталя" как раз Бисмарк правил Германией. Мой "Бисмарк" был произведён на диво. Высокий, основательный, сверкающий кнопочками шрифта, серебряным звоночком, сигналящем о близком завершении строки, никелированными ручечками, планками, рукоятками, переключателями. Мы во всём этом к концу дня разобрались. Смазали наилучшим часовым маслом, опробовали. Мягкий ход, деликатная смена режимов. Шрифт старомодный, но такой приятный для глаз. Я специально поставил "Бисмарка" рядом с электронной дамочкой и спросил:

— Ну что, краля, а ты будешь исправно работать через сто три года, а? Да нет, тебя из мира выпрут всё новые и новые модификации офисной техники, так ведь?

"Электронка" презрительно молчала, а "Бисмарк" спокойно возвышался и, как честный работяга, ждал команды к труду.

Но вначале я освободил его от соседства. Вынес "Электронку" во двор, но не выбросил в мусор, всё-таки надо уважать техническую мысль, поставил на парапет, аккуратно сложил на крышке провода, простился. К обеду её кто-то приватизировал.

О, "Бисмарк" был великий трудяга. Я взгромоздил его на самое для него подходящее место, на дубовый подоконник, и начал строчить: "Немецкая точность и русская духовность в союзе меж собой могли бы дать миру образец симфонии государства и личности, труда и молитвы, союза небес и земли..." — высокопарный текст очень нравился "Бисмарку". Я продолжал: "Две крупнейшие монархии Европы были последними, способными спасти мир от всех искажений пути к спасению. Они были преднамеренно и целенаправленно поссорены и войной друг с другом проложили путь к гибели, называемой демократией. Но несмотря и на первую, и на вторую мировые войны, русские и немцы..." — тут я вновь тормознул: как это несмотря на?.. А на что смотря?

В общем и целом я был доволен "Бисмарком". Вывезти в деревню всё-таки пришлось, так как своей громадностью он устрашал домашних. Причём, всё время требовал работы. Как бы даже молча упрекал за безделье. В деревне я как-то автоматически взял с полки "Юнис", снял футляр. Вставил, как делал это сотни раз, писчую бумагу, прокрутил валик, сдвинул каретку вправо, ударил по клавишам. И — "Юнис" откликнулась, заиграла. Поехала влево каретка, затрепыхался поглощаемый листок, покрывающийся, как ныне говорят, текстовой массой.

Может, это кому-то и смешно, что я наделяю машинки человеческими качествами, но я объяснил возвращение "Юнис" в строй тем, что с "Бисмарком" у неё наладились прекрасные отношения. Он молотил официальные письма, предисловия, статьи, а "Юнис" очень обожала писать "про любовь". "Ах, как остро не хватает в мире любви! Ах, как хочется внезапно охватываться мыслями о любимом (вариант: о любимой). Ах, не надо нам ждать, чтобы нас любили, надо любить самим! О, главное в любви — благодарность тому сердцу, в котором живёшь. Нельзя из него уходить: оно сожмётся и начнёт умирать". Это "Юнис" вроде как сама писала. Я же, сгорбившись над ней, выпечатывал: "В зрелые годы не любят внезапно, а любят, как дышат". Самое смешное, что и "Эрика" встала в строй, и как-то сам собой вернулся мягкий знак, а с ним и фраза: "Гоголь — великий русский писатель". То есть, "Эрика" всё мне простила и служила на совесть. Лишь бы смазывал иногда. Да даже и без смазки не скрипела, впрягалась и тянула лямку. Это не "Бисмарк": он работает-работает и вдруг резко тормозит. Такой немецкий порядок — орднунг. Надо бежать за маслёнкой.

Вначале "Бисмарк" и "Юнис" стояли вместе, но работа моя как-то не шла. Было такое ощущение, что им и без меня хорошо. И без работы неплохо. Думаю, они даже как-то общались. И то сказать, у них была одна родина, обе попали на чужбину, было о чём поговорить. "Бисмарк" пережил две войны, а "Юнис" была дамочка современная. При "Юнис" старик "Бисмарк" как-то спотыкался, становился косноязычен, а "Юнис" начинала быть какой-то игривой. Хулиганила даже. Ни с того, ни сего писала заявку: "Ах, как хочется писать о любви! Ах, ах, вспомним библиотекаршу воинской части, которая учила разбирать части речи и члены предложения!" Ещё бы не помнить! Но что чем выражено, какие там сказуемые, какая мне была разница, она была так красива, так умна, что было совсем непонятно, как это она вдруг замужем? Вот тут вам и краткие прилагательные, вот тут вам и первое, и второе склонения.

"Юнис" хотелось писать и о том, как мы, с моей юной женой, склонялись над кроваткой доченьки, как везли на море сыночка, как совсем скоро его сын, наш внук, приталкивал к окну стул, залезал на него и глядел на голубей. А потом затаскивал к себе сестричку, нашу внучку, чтобы и она увидела птичек... Обо всём этом очень хотела написать "Юнис", и у неё бы получилось, но вторжение электроники в писательскую жизнь помешало. Вот, если бы остановилась моя писательская кухня на уровне механических машинок, тогда да...