Сергей Стукало - Цхинвали в огне

Таким образом, претензии грузинских националистов на Сочи не имеют под собой никаких исторических оснований, но слухи о том, что это грузинская территория— во времена Гамсахурдиа распространялись в Грузии более чем усердно.

Адлерский поезд прибыл в Ленинград в 11.15.

С утра, побрившись и почистив зубы, Сан Саныч и его напарник облачились в форму, спрятанную до поры в чемоданах.

– Ну что, мужики? – заявили они своим опешившим попутчикам. – Можете сразу же разворачиваться: мест в Академии на всех не хватит, а, после всего, что вы здесь наболтали – не то, что поступить – дай бог в разбирательство по статье "за непреднамеренное разглашение" не загреметь...

Лица "связистов-правительственников" побледнели. Более крупного из них прошиб обильный пот. Неудачно пошутившие майоры принялись их успокаивать, но переусердствовали и, в итоге, достигли прямо противоположного эффекта.

Ситуацию усугубил встретивший штабистов подполковник – старший брат автоматизатора Серёжи.

– Ну что, мужики? – бодро спросил он Сан Саныча и брата, после первых приветствий. – По двадцать литров вступительного коньяка привезли? Или вы сюда просто так, от службы сачкануть, "за-ради в Питер прокатиться" приехали?

В ответ штабные связисты переглянулись и, помогая друг другу, сдёрнули с багажных полок два тяжеленных, двусмысленно булькавших чемодана (к слову сказать, коньяк этот им так и не понадобился, и был выпит уже после поступления самими майорами и их товарищами по учёбе).

– А вы, ребятки, без "магарыча" приехали? – обратился подполковник к попутчикам встреченных им офицеров. – Тогда лучше помалкивайте, что из Закавказья. А то начальство не поймёт. Вашими закавказцами оно разбаловано так, что без коньяка к нему теперь и на кривой козе не подъедешь. Если в личные дела не полезут – может, проскочите!

Руставские майоры, выслушав эту тираду, совсем сникли.

В академическую гостиницу для заочников штабные связисты были устроены тем же расторопным свежим выпускником академии, старшим братом майора Сережи.

Подогнав "Москвич" ко входу гостиницы, он стребовал с наших героев две бутылки коньяка, уложил их в видавший виды пакет и удалился на переговоры с дамой-администратором.

Сан Саныча и майора Серёжу поселили в отдельный двуместный люкс.

Часа через два добравшиеся до Академии "правительственники" были определены в шестиместный "общий" номер этой же гостиницы. Их заселение обошлось им в два раза дешевле. Взвесив все "за" и "против", вещи майоров Виктора и Александра было решено хранить в номере штабистов, и до отъезда в загородный лагерь, где планировалась сдача вступительных экзаменов, питаться вместе. Вскладчину.

К обеду Сан Саныч успел сдать личное дело в строевой отдел Академии, отметиться у хмурого майора-строевика в трёх, непонятного назначения, списках и совершил поход в академическую библиотеку.

Служивый муж не терпит пустоты в желудке.

В обед наши герои доели оставшиеся дорожные припасы, а к вечеру, скинувшись, бросили жребий. Быть первым гонцом на Тихорецкий проспект выпало Сан Санычу. Он терпеливо выслушал пожелания проголодавшихся коллег, освободил от спортивной формы подходящий по размеру пакет и, не переодеваясь в штатское, отправился в ближайший продовольственный магазин.

В каждом из отделов гастронома Сан Саныча обнаружил растянувшиеся на пару десятков метров очереди. Отвыкший за время службы за границей и в Грузии от такой картины, он поначалу опешил. Контактировать с агрессивно настроенными ленинградцами желания не было. Но долг – превыше всего.

Отстояв в самой короткой из очередей, и став счастливым обладателем буханки "дарницкого", он пристроился в длинный хвост "за-колбасой". Народ в очереди попался неспокойный, нервный. Судя по всему, каждый прикидывал: хватит ли и на его долю крайне дефицитной в те времена смеси субпродуктов и туалетной бумаги?

В зависимости от приданной ему формы и товарной накладной, этот сомнительного происхождения продукт именовался в те шальные времена "докторской" или "чайной" колбасой. Хотелось этот продукт именно стоя в очереди. Или ночью, когда засыпаешь на голодный желудок. Хотелось до зубовного скрежета и желудочных спазмов. За пределами магазина и при свете дня – наваждение отпускало.

Очередь продвигалась на удивление медленно.

Каждая из стоявших в ней женщин считала своим долгом всласть поругаться с такой же, как и она, мученицей, добредшей приставными шагами до осатаневшей продавщицы и криво стоящих весов.

Из прорех в халате работницы торговли, образовавшихся в результате борьбы между её пышными телесами и вцепившимися в нестиранную ткань пуговицами, жарко проглядывала закованная в красно-чёрные кружева грудь. На фоне бледно-розовых, одетых в целлофановый глянец колбас, плоть продавщицы проголодавшегося майора не впечатлила.

Колбасы хотелось больше.

Добравшаяся до весов счастливица, с точностью до неизбежности, задавала вопрос о свежести продукта и требовала показать "на выбор" три, а то и четыре фаллосообразных изделия. Придирчиво перенюхав герметичный целлулоид упаковки, покупательницы, словно сговорившись, возвращались к первому, предложенному продавщицей, экземпляру.

Из очереди доносились не блещущие разнообразием требования "не давать лапать" и рекомендации – "не торговать мордой у прилавка", а "брать то, что дают".

Счастливицы, энергично размахивая добытым в бою батоном колбасы, с воодушевлением огрызались, не к месту поминая "Правила Советской торговли" и свои мифические конституционные права.

В ответ раздавались циничные советы сугубо интимного толка.

Мужчины, а их в очереди почти не наблюдалось, доставшуюся им порцию "народной радости" хватали не рассматривая, быстро расплачивались и исчезали. Один из мужчин стоял как раз перед Сан Санычем, ещё трое, или четверо – пристроились далеко позади.

Когда до весов оставалось человек пять, Сан Саныч прикинул примерную сумму траты и полез во внутренний карман кителя за деньгами. Неловко обернувшись, он обратил внимание на стоявшую в стороне молодую женщину.

Далеко выступавший живот, характерное, будто к чему-то прислушивавшееся выражение лица и сквозившая в её фигуре привычная усталость – всё говорило о том, что она была в том самом, редком для тех лет, состоянии, которое принято называть "на сносях".