Александр Воронель - Тайна асассинов

Сахаров не был слишком красноречив. Все первоначальные документы Комитета формулировал Чалидзе. История оказалась немилостива к нему. Его роль в событиях того времени редко отмечалась современниками по конспиративным причинам, а в книге Александра Солженицына «Бодался теленок с дубом» содержится глубоко несправедливая, субъективная оценка его роли.

Суть дела в том, что Валерий до такой степени был чужд российской системе всеобщего бесправия и бессистемной анархической мысли, что и в своем языке не делал никакой поблажки советскому человеку, чтобы облегчить ему понимание его собственной ситуации на советском «новоязе». В его, полной достоинства, отточенно последовательной речи обыватель чувствовал как бы упрек себе в том, что он позволяет деспотической власти так пренебрежительно с ним обращаться. Валерий выглядел, как написала Нина Воронель в своей книге «Без прикрас», портретным воспроизведением врубелевского «Демона» и вел себя соответственно. Как такой аристократ духа мог сложиться на советской почве остается одной из тайн, подчеркивающих непредсказуемость индивидуального человеческого поведения. Вопреки громко звучащей вокруг непоследовательной и эмоционально перенасыщенной речи, он говорил на монотонном, формализованном, почти математическом, языке политической корректности, когда это понятие не было еще общепринято и на Западе. Нервным, патетически настроенным на подвиг, юным оппозиционерам трудно было его понять.

Российские люди, в течение десятилетий через пень-колоду ведя свой полууголовный образ жизни, привыкли к совершенно иной постановке вопроса: «Ты за белых или за красных?». И в то же время: «Кто не с нами, — тот против нас!» Соглашаясь с такими формулами, советский обыватель автоматически вступал в беспринципный сговор с идеологами беззакония против объективности.

Поскольку Чалидзе требовал лояльности к писаному закону, советский человек сплошь и рядом понимал это, как лояльность властям. Но аналитический ум Валерия на самом деле подразумевал первоначальный, буквальный смысл советского закона, а не то произвольное толкование, которое укрепилось и стало общепринятым за десятилетия бесконтрольного господства партийной номенклатуры. Он вложил в это дело всю свою нерастраченную страсть ученого (он был квалифицированным физиком) и незаурядный интеллект казуиста. При помощи внимательного изучения Уголовно-Процессуального Кодекса РФ (который был его настольной книгой) и советской юридической литературы ему удавалось сплошь и рядом обнаружить, что подлинное содержание закона в СССР не соответствовало (по-видимому, не соответствует и сейчас) обычной практике его применения. Зверские репрессии, которым в течение десятилетий подвергался советский народ, в сущности, никогда не имели законной силы и осуществлялись преступными руками вопреки или в обход законов.

Именно он открыл мне, что никакая научная, исследовательская деятельность в пределах Советского законодательства не может быть объявлена преступной. Это дало нам (группе ученых-отказников, привыкших облекать свои мысли в принятую в науке форму) уникальную возможность произвести самиздатское издание «Евреи в СССР», как антропологическое исследование еврейского этнического меньшинства в стране и регулярно собирать Семинар ученых-отказников, изгнанных из своих институтов. При этом, конечно, никак нельзя было сказать, что мы чувствовали себя в безопасности, полагаясь на эти виртуально замечательные законы, которые ведь скрыто присутствовали и все предыдущие годы советского режима, но мы все же предпочли на худший случай репрессий (как всегда, «необоснованных») опираться на закон, а не на переменчивые суждения властей.

Валерий, в сущности, пытался втянуть российских граждан, с их усвоенными с детства блатными привычками, и российские власти, с их вековой неспособностью к сдержанности, в содержательный диалог о буквальном смысле и пределах применимости правил, по которым они живут. И власти, и граждане по разным причинам не были к этому склонны. Не склонны они к этому и сейчас, когда отсутствие правовой культуры в России так остро сказывается на ее каждодневной жизни.

Но, к сожалению, была и общая причина всеобщей терпимости по отношению к беззаконию в Советском Союзе: и от обывателей, и от властей легалистская постановка вопроса требовала серьезных волевых и интеллектуальных усилий и ежедневного гражданского мужества, неведомого на российской почве.

Власти безосновательно предпочитали исходить из презумпции эмоционального единства устремлений всего советского народа. Первый же вопрос, который задавали допрашиваемому в КГБ был:

«Вы ведь советский человек?» Далее само собой разумелось, что это на деле означает ваше стремление всячески помочь КГБ в их самоотверженной работе. Советский же человек, твердо помня, где находятся миллионы НЕСОВЕТСКИХ людей (среди них зачастую и его родственники) и парализованный страхом, спешил в принципе согласиться, на ходу в нервной спешке находя для себя увертки, дающие возможность практически уклониться от этого сердечного согласия, но никогда все же не заходя так далеко, чтобы его можно было открыто уличить в немыслимом нежелании помочь своим «родным органам».

К 70-м годам (в «застойные» Брежневские времена) такая постановка вопроса стала отчасти смущать даже и многих советских чиновников с высшим образованием. И с их стороны возникла, в те годы не до конца выявившаяся, тенденция придерживаться более корректной линии в своей повседневной практике.

Впервые это обнаружилось во время процесса Синявского-Даниэля, когда власти сочли возможным, хотя бы отчасти информировать общественность о ходе суда и допустить в судебный зал какую-то часть «непроверенной» публики. Они не пошли еще так далеко, чтобы допустить потенциальных свидетелей защиты — мы, например, с профессором Эмилем Любошицом ходили в Верховный Суд РСФСР набиваться в свидетели — но уже не выволакивали нас из здания суда и не рвали из рук бумаги. Почти сразу после этого Процесса в Уголовный кодекс была введена статья 190, смягчавшая «слишком волюнтаристские» формулировки 70-ой об «антисоветской пропаганде» до уровня более спокойных «заведомо клеветнических утверждений». Все же малограмотная чиновничья рука вставила сюда эпитет «заведомо», обессмысливающий обвинительный характер закона…

Диалог не состоялся. Валерия Чалидзе под угроой ареста выслали из страны где-то в начале 1973 г., и он поселился в Нью-Йорке, где много лет потом издавал правовую литературу, предназначенную для контрабанды в Россию («Чалидзе пабликейшенз»).