Борис Чехонин - Журналистика и разведка

— Помощники практически всесильны. И все же им не позавидуешь, рассказывал Станислав Кузьмин. — Я отдежурил сутки и потом трое отдыхаю. Они же работают ежедневно и не менее четырнадцати часов. Даже дома им нет покоя. «Сам» может позвонить, дать новое задание в любое время. Часто даже отпуск они проводят там, где отдыхает «хозяин». С внешним миром они общаются крайне редко, когда приезжают родственники из провинции или смотря на него из окна машины.

Каждое утро на стол помощника генсека ложится информация от министров, шифровки послов, донесения КГБ и военной разведки, обзоры событий по линии ТАСС, радиоперехваты — в день до трехсот страниц. У «самого» нет времени ознакомиться со всем этим — он принимает зарубежных государственных деятелей, участвует в заседаниях политбюро, ездит с визитами за границу, беседует по «кремлевке» с министрами, присутствует и произносит речи на съездах. В этих условиях долг приближенного функционера прочесть, переварить все эти документы, отфильтровать самое важное и коротко доложить генсеку. Причем не просто доложить суть, а дать рекомендации, как поступить в том или ином случае. Ответственность огромная!

Зять Хрущева Алексей Аджубей, который часто выступал в роли ближайшего и самого доверенного советчика тестя, рассказывал мне как-то уже после погара, что одной из самых сложных задач помощника являлось написание речей. Я понимал: не преувеличивает Алексей Иванович! Мне самому не раз приходилось принимать участие в подготовке речей премьера Косыгина, которые ему предстояло произнести во время зарубежных поездок, например, в Афганистан и Пакистан. Работаешь в поте лица, не считаясь со временем, а потом из написанного тобой попадает в конечный вариант выступления, дай бог, несколько фраз. Ни морального, ни материального удовлетворения. Одно преимущество — рассказать друзьям шепотом на кухне, что, мол, допущен к «творчеству на самом верху». Это в их глазах, безусловно, поднимает престиж больше, чем твоя опубликованная статья или книга. Но меня в шестидесятые увлекала работа над собственными книгами и киносценариями, а не «близость» к «власть предержащим».

Аджубейговорил, что у Хрущева имелось бесспорное достоинство — он сам диктовал болванку своего выступления, не заботясь о форме и стиле, но достаточно ясно по мысли. И не ставил в вину помощникам и членам бригады по подготовке речи или доклада, когда ему клали на стол переписанный почти полностью проект.

Брежнев никогда не писал целиком свои выступления, мог несколько фраз продиктовать. Ему нравилось бывать в рабочей группе, составлявшей на загородной даче его очередной «исторический» доклад. Когда разгорался спор, он не вмешивался и выходил из комнаты. Возвращался довольный: «Ну что, договорились?» Когда доклад был готов, он просил перечитать ему несколько раз, примеряя фразу за фразой к своим речевым возможностям. Порой позволял себе замечания типа: «Что-то слишком умничаем, диссертацию пишем…»

Но особенно тщательно следил он за написанием «его книг-воспоминаний». В группу авторов наряду с помощниками и Замятиным привлекались самые талантливые писатели и журналисты. Их надолго запирали на спецдачах, а иногда и в пансионате ТАСС. Замятин выделил для «соавторов» генсека целое крыло первого этажа. Как-то я встретился с бывшим коллегой по «Известиям» талантливым публицистом Анатолием Аграновским. Мы давно не виделись, и мой вопрос был оправдан: «Над чем работаешь — над книгой или фильмом?» Толя загадочно улыбнулся, немного помедлил, словно примеряясь, можно или нет посвятить меня в «тайну», а потом сказал: «Ни над тем и ни над другим. Нет времени — включен в группу по написанию книги Леонида Ильича». — «Зачем тебе это нужно?» — не выдержал я. «Знаешь, Боря, пытался уйти от этого. Но на Старой площади прямо сказали: от такого доверия отказываться нельзя». Вскоре до меня донеслась трагическая новость — Толя скоропостижно скончался. Что сгубило его — нервотрепка, связанная с книгой генсека, или просто внезапная болезнь? Скорее всего и то и другое.

Говоря о всесилии помощников, упомяну, что в его основе иногда находились чисто личные отношения с генсеком. Заходя по три-четыре раза за день к нему в кабинет, бывая регулярно на его даче, отдыхая с ним и общаясь с членами семьи, они постепенно становились близкими людьми, почти родственниками. И приобретали право давать генсеку не только рабочие советы. Как-то, сидя дома у Русакова, помощника Брежнева, мы разговорились с его супругой о трудностях работы на высоком посту.

— Вы не можете даже себе представить, — заметила она, — как приходится порой рисковать мужу в обстановке постоянных интриг среди окружения Леонида Ильича. Простой пример. Не буду называть фамилий, некто упорно стал внушать генсеку, что он заслуживает большего, чем геройские звезды и маршальское звание. Его убеждали, что он внес исторический вклад в науку о «развитом социализме», о возможностях мирного сосуществования двух систем, что под силу, пожалуй, лишь классикам марксизма-ленинизма. Не пора ли, дескать, Леонид Ильич, Академии наук СССР присвоить вам звание академика? На этом хотели сделать себе карьеру. Мой муж понимал, что подобный вынужденный жест Академии наук не укрепит авторитет генсека в народе, более того — вызовет волну новых насмешек. Ему удалось отговорить Леонида Ильича от непродуманного шага. Риск заслужить немилость был велик. Генсек поначалу склонялся в пользу принятия предложения.

И все же возможности высших партийных функционеров не были безграничными. Мой друг и коллега по «Известиям» популярный журналист Леня Шинкарев поведал о своей беседе с помощником Брежнева, носившем по какому-то странному случаю двойную фамилию: Александров-Агентов. Был конец 1979 года. К Агентовуна стол легла очередная шифровка из Кабула. Советский ставленник Амин в который раз просил направить в Афганистан наши войска и предлагал варианты, как оправдать такое решение в глазах мировой общественности. Когда собралось несколько таких шифровок, помощник позвонил председателю КГБ СССР Андропову: «Юрий Владимирович, что будем отвечать Амину?» — «Какому Амину? — прозвучало в трубке. — С утра там уже Кармаль, и наши войска в Кабуле!»

…Наш с Кузьминым сценарий готов, принят студией. Снимать картину поручено известному кинорежиссеру, и к тому же сыну заместителя председателя Госкино, Владимиру Головне. С ним предстоит выехать в Австралию и мне. Нет сомнений, вопрос о выезде должен решиться положительно. За спиной такие силы, заинтересованные в моей поездке! Процесс оформления запущен. И вдруг осечка. В отделе кадров Госкино дают недвусмысленно понять: КГБ застопорило выезд. В Австралию выезжают лишь режиссер и кинооператор. Извечный российский вопрос — что делать? Соавторы из секретариата Брежнева недоуменно пожимают плечами: не понимаем, в чем кроется загвоздка, мы сделали все, что могли. И тогда приходит мысль: в КГБ на меня что-то очень серьезное. Неужели и впрямь мной вплотную заинтересовалось ЦРУ? Или кто-то донес: позволяет в кругу друзей критиковать самого генерального секретаря! Другого не может быть, опалу не снимают уже пять лет! Надоело! Надо обратиться с жалобой на КГБ к самому Брежневу. Друзья из секретариата проследят, чтобы мое письмо попало на его стол. Генсек поможет. Зря, что ли, я делал о нем фильм, публиковал очерки в «Новом мире» о стройках коммунизма! А статьи в центральной печати о происках ЦРУ?!