Александр Никонов - За фасадом империи. Краткий курс отечественной мифологии

Но главное оружие подавления номенклатурой народа — ее скрытность. Существование нового правящего класса никак не афишировалось. Сама идея о том, что в рабоче-крестьянском государстве может существовать какой-то антагонистический управляющий класс, считалась ересью. Тем паче, что номенклатура рекрутировалась снизу и официально правом наследования власти не обладала. Хотя и имела ее по факту. Точно так же дело обстояло и с неотъемлемостью власти — нигде такое положение не прописывалось. Оно просто существовало. Класс свои интересы защищал, не давая своим представителям падать слишком низко. Никто из красной аристократии не мог провалиться ниже номенклатурной должности, а если и падал, то только на время. Класс своих не сдавал.

Партия, а вернее, номенклатура, вырастающая из компоста партии, рулила в стране всем — армией, тайной полицией, промышленностью, сельским хозяйством, законом и его исполнением. Именно с той поры, повторюсь, нам достался макет вместо судебной системы, которым современная власть привычно пользуется как дубиной, закрывая глаза на мелкий бизнес этого «макета» по вынесению платных приговоров.

Все или почти все, что я написал, людям моего возраста и старше хорошо известно (может, лишь чуть подзабылось). И я все это так подробно излагаю только потому, что людям моложе тридцати это практически неизвестно. Вдохновленные красным проектом, некоторые из них взахлеб читают Конституцию СССР и видят, что Союз по документам был нормальным государством — с выборным парламентом, местной выборной властью Советов. Из своего исторического далека детям не видны тайные пружины, осуществлявшие реальное руководство страной. Они смотрят на зомби и принимают его за человека, не подозревая, что мозг этого движущегося макета человека управляется паразитом, высасывающим из тела последние соки, — красной плесенью партийной номенклатуры.

Психологические изменения, происходившие в номенклатурном слое, обычны и характерны для любого класса элиты — чувство собственной значимости и выделенности из «общей массы» и вытекающее из него презрение или пренебрежение к «простонародью». И чем выше люди забирались в красную аристократию, тем больше проявлялось в них презрение к массе. Это замечали многие. С самого начала красного проекта. Например, И. Штейнберг, служивший наркомом юстиции в первом ленинском правительстве, признавался: «На одной стороне — опьянение властью: наглость и безнаказанность, издевательство над человеком и мелкая злоба, узкая мстительность и сектантская подозрительность, все более глубокое презрение к низшим, одним словом, господство. На другой стороне — задавленность, робость, боязнь наказания, бессильная злоба, тихая ненависть, угодничество, неустанное обманывание старших. Получаются два новых класса, разделенных между собой глубочайшей социальной и психологической пропастью».

Важное замечание… Понятно, что за столь короткий срок (Штейнберг — нарком первого большевистского правительства) менталитет нации не мог измениться столь кардинально. Просто пришедшая советская власть использовала глубинные основы русского характера, сформированные столетиями.

Презрение к трудящимся было характерно еще для продотрядовских красноармейцев, впервые получивших абсолютную власть над крестьянством. Но если раньше, во времена пост-революционные, новый руководящий класс должен был хотя бы маскироваться и выпячивать свое пролетарское происхождение, как того требовали мифологемы и идеологемы Единственно Верного Учения, то потом фактор социального происхождения редуцировался. Первые номенклатурщики были подчеркнуто народны, по-пролетарски грубоваты, одеты в сапоги и френчи. Следующие уже выпячивали аристократизм, икру и коньяк едва ли не напоказ.

Офицер Григорий Климов в своих мемуарах вспоминает, как во время войны он был дежурным по гауптвахте, и к нему попал курсант из элитных:

«В середине зимы я попал во внутренний караул по Академии. Старшекурсники обычно несут команду и развод караула, слушатели младших курсов стоят на постах. По караульному расписанию я оказался начальником караула по гауптвахте.

Половина моих арестантов, общим количеством человек около пятнадцати, сидела за двойки по экзаменам, остальные — за нарушение дисциплины. После утренней «зарядки» в форме сбора окурков по территории Академии, арестантов под винтовками ведут на завтрак. Обычно это делается после того, как позавтракает весь состав Академии…

Один из моих арестантов с самого подъема объявил забастовку. Когда других арестантов вывели на сбор окурков, он коротко заявил: «Я такими вещами не занимаюсь». Когда я вернулся специально за ним на гауптвахту и предложил ему идти на завтрак, то он только небрежно отмахнулся: «Я такого кушать не могу!».

«Бедный парень! — подумал я, — наверное, у него желудок не в порядке».

«Может, тебе курить нечего — так я пошлю кого-нибудь на рынок за махоркой?» — участливо предложил я…

«Нет, спасибо, — ответил мой арестант. — Я махорки не курю. Хочешь — закури», — и он протянул мне раскрытую пачку «Казбека». Большинство из нас курило махорку, в изобилии продаваемую инвалидами на каждом углу. Табачное довольствие в тыловых армейских частях, даже в Академиях, не положено, а покупать папиросы в «Люксе» не по карману офицерам даже при наличии лимитной книжки и скидки 15 %. Жалованье у большинства из нас 600–800 рублей, на руки приходится половина. Тут не раскуришься «Казбеком» по 80 рублей пачка.

Позже от арестантов, коловших дрова на кухне, я узнал, что забастовщик уже второй день ничего не ест и что он ожидает «папу»…

Ему было лет двадцать, но на его изможденном лице с пренебрежительной усмешкой ко всему окружающему, были ясно написаны все следы ночной жизни столичного города. Такие лица часто встречаются в среде, где люди хотят слишком многого от жизни. Бледная желтоватая кожа, мешки с синими кругами под глазами, отвисшие углы рта, густо намазанные бриллиантином черные волосы, узкие выбритые усики над верхней губой — последняя новинка американских кинобоевиков.

Стараясь возместить свое одиночество в первой половине дня, черноусый завязал оживленную беседу с вернувшимися после работы арестантами. Надо отдать ему должное — беседа была интересной. Он был исключительно в курсе дел всего закулисного московского мира. О политике он говорил так, как будто каждый день запросто бывал в Кремле…

Когда я еще раз поинтересовался, почему он не кушает, черноусый с таким видом, как будто этот предмет не заслуживает внимания, махнул рукой: «От такой пищи я только заболею. Я подожду! Что вы думаете — я от звонка до звонка сидеть буду? Папа обещал зайти завтра к генералу».